Непрестанное удивление всегда охватывает исследователя в тот момент, когда он обращает свой взор на тему власти и связано это в первую очередь с тем, что, несмотря на весь исторический опыт человеческой мысли до сих пор невозможно чётко определить этот многомерный социальный феномен. Тема власти поднималась в любой науке, так или иначе связанной с обществом, ибо по большому счёту она пронизывает любое устойчивое объединение людей^[i].

На первый взгляд довольно ясное понятие открывает свою бездну при глубоком её рассмотрении, в силу этого многие авторы в процессе исследования сознательно задают определённые ограничения в исследовании этого феномена. Так, например Т. Парсонс рассматривает власть только в политическом измерении, оставляя за скобками остальные её проявления. Бихевиористы Г. Лассуэл, А. Каплан, Р. Даль сводят всё многообразие властного общения к отношению между акторами и их волевыми стремлениями, убеждениями и, естественно, интересами. Х. Арендт определяет её как способ регулятивного общения (диалога) между равными субъектами. В рамках формально-управленческого подхода уделяется внимание, как правило, государственной власти с присущими ей отношениями «господства – подчинение» и лишь вскользь рассматриваются другие виды власти (социальная, экономическая, политическая и т.п.). Добавим к сказанному то, что объективная трудность в определении власти связанна так же: во-первых, с тем, что многие мыслители, начиная с древних времён и заканчивая современностью, пытались постичь, нащупать, схватить и дать свою феноменологическую трактовку этому загадочному явлению. Рассматривая власть с различных методологических и эпистемлогических позиций, формируя необъятное пространство, где исследователь теряется в накопленном многовековом материале; во-вторых, различие взглядов на власть объясняется также обстановкой и контекстом социального запроса на тот или иной вид интеллектуальной деятельности, конструируя те или иные властные дискурсы (дискурсы знаний) на определённом историческом этапе; в-третьих, всегда проблема знаний о власти погружалась в предельно идеологизированное и политизированное поле, так на протяжении почти столетия в нашей стране господствовал деалектико-материалистический  подход к власти, где последняя определялась как отношение господства и подчинения одного общественного класса над другим.

В настоящее время наблюдается ослабление идеологического давления в сфере науки и вполне естественно всплеск интереса к власти. В данный момент накоплено большое количество властных концепций, поэтому в литературе применяют различные виды систематизации многообразия подходов, которые основывается на тех или иных критериях^[ii].

Не претендуя на всеохватность можно выделить наиболее влиятельные традиции в изучении и понимании власти. К таким, бесспорно, относятся:  волевая, структурно-функциональная, интеллектуально-технические традиции (подходы).

Так, волевое понимание власти является традиционным для немецкой мысли. Власть у Гегеля, Маркса, Фихте, Шопенгауэра, Ницше и Вебера рассматривается как потенциальная способность или возможность навязывание своей воли субъекта власти – объекту. Отметим, для примера, что у  Ницше – власть есть воля и способность к самоутверждению. У
К. Маркса – это воля господствующего класса, у М. Вебера – это способность, возможность проводить внутри общественных отношений волю субъекта, вопреки сопротивлению, посредством различных механизмов и техник. 

В рамках структурно-функционального подхода власть рассматривается как посредник в системе общественных отношений и более того, она  принадлежит не отдельным индивидам, а есть достояние коллектива. Власть здесь выступает как интегрирующий и регулирующий фактор. Функцией которого является мобилизация общественных сил для достижения той или иной социально-значимой цели (Т. Парсонс).  Продолжая развивать эту идею, Д. Истон  акцентирует внимание на способности власти принимать значимые для общества решения, привнося и поддерживая определённые ценности^[iii]. 

Интеллектуально-техническая традиция в основном представлена  двумя направлениями. Первое,  коммуникативное (Х. Арендт, А. Гиддес,
Ю. Хабермас) где власть определяется, как вид тотального общения, которое в силу этого не может являться чей-то собственностью (или быть собственностью отдельного субъекта). Власть – служит организации согласованных общественных действий, опирающихся, прежде всего, на преобладание публичного интереса над частным^[iv]. Хабермас считает, что власть является  механизмом опосредованного возникновения противоречий между публичной и приватной сферой жизни, обеспечивая при этом  воспроизводство естественных каналов коммуникации и взаимодействия между политическими  субъектами^[v].

Ко второму направлению можно отнести концепцию М. Фуко (генеалогия власти). Обращаясь к рассмотрению сущности власти, он отходит от традиционного понимания, как воздействие (принуждение) субъекта на объект по средствам различных механизмов, ресурсов  и т.п. С этих позиций, власть у Фуко рассматривается не как совокупность институтов и аппаратов, а, прежде всего, как множественность отношений силы имманентных области, где они осуществляются и формируются (экономическая, политическая и др. сферы). В свете этого, власть понимается не как достояние, которое можно приобрести и использовать, а наоборот – как определённый комплекс стратегических действий с присущими им знаниями, технологиями и техниками^[vi].

Таким образом, власть не имеет своей собственной экзистенции, она не произвольна и не живёт сама по себе, где каждый может её захватить, удерживать и обладать ею, нет, она рождается в недрах социальной деятельности, существует в виде мышления, действий, мнений и поведения. Сообразно такому пониманию, власть выступает как социальное действие, которое инструментализирует волю группы по отношению к определённой значимой цели.

С точки зрения теории государства и права несомненный интерес вызывает рассмотрение императивного, диспозитивного и дисциплинарного характеров власти. Под императивным характером власти в теории государства и права понимается совокупность общественных отношений основанных на принципах господства и подчинения, т.е. такие отношения носят ассиметричный характер. Исходя из принципа федерализма, подобный характер свойственен сфере государственного управления, где существует четкое формально-нормативное регулирование отношений между различными органами государственной власти. Далее говоря о диспозитивном характере, следует отметить, что этот вид отношений основан на принципах равенства сторон и установления взаимоотношений, как правило, в гражданско-правовой сфере, между равными субъектами на договорной основе, такому виду, соответственно, присущ симметрический характер отношений. И наиболее трудно уловимые, порой неосознаваемые в большинстве случаев властные отношения носят дисциплинарный характер. Подобный вид взаимоотношений, возникающий между государством, его органами, различными институтами и обществом, в настоящее время проработан слабо, этим как видится и объясняется трудность анализа опосредованного, косвенного характера властного влияния государства на общественную систему. В целом этот характер властного влияния начинает формироваться в Европе с XVII – XVIII вв., когда властные отношения распространяются на новые, приватные области человеческого поведения,  по средствам таких дисциплин (практик власти) как религия, медицина, образование, территориальное распределение, тюрьмы и педагогический контроль, а так же практик обучения, наказания, психиатрии и др.  В рамках которых создаются репрессивные и контрольные элементы, образующие  «дисциплинарную власть»^[vii]. Под которой в свою очередь  и понимаются определённые техники, трансформирующие отдельных субъектов коммуникации  и взаимоотношения в объекты (знания и подчинения) с помощью различных созданных дисциплин, которые очевидно и задают определённую модальность функционирования коммуникативных сетей взаимоотношений, стратегий, техник, и других социальных практик.

Осуществляя переход от рассмотрения природы власти и её социального характера, к вопросу - определения специфики государственной власти, прежде,  следует развести, с методологических позиций, политическую и государственную власть. Отметим, вслед за И. Мериэм, то, что современное политическое пространство представлено двумя «полюсами» общественной жизни, в первую очередь это государственная власть, с другой стороны, это неофициальное влияние различных, в большинстве случаев, консолидированных субъектов (политические партии, организации, отдельные социальные группы и т.п.). Такое сосуществование в политическом пространстве наряду с официальным центром власти многих других полюсов сил и соответствующих им зон влияния, было обозначено ещё в трудах Макиавелли, Гоббса, Локка и др.^[viii] В свете этого политическую власть можно обозначить как постоянно изменяющуюся, самоорганизующуюся, многоуровневую, сложную сеть властных отношений, национальных стратегий и практик. Это целое многообразие институциональных и субъективных опор. От того, как взаимодействуют между собой все субъекты политического измерения, каков характер и принципы этих взаимоотношений, будет, несомненно, зависеть состояние и режим функционирования политической системы в целом. Это основные индикаторы фиксирующие реальное состояние жизнедеятельности общества (в отличии от юридически-зафиксированного состояния, например в Конституции страны). Наиболее аргументированное, с позиции теории государства и права, определение, охватывающее сущность и социальную значимость политической власти даёт А. Венгеров «Политическая власть характеризуется способностью влиять на направления деятельности людей, социальных групп, слоёв, классов, посредством экономических, идеологических и организационно-правовых воздействий, а так же с помощью авторитета, традиций, насилии. Это мощный фактор организации и регулирования  совместной деятельности людей, средство упорядочения их взаимоотношений, способ обеспечения порядка и стабильности»^[ix].

Безусловно, центральное место в политической организации общества занимает государственная власть. В отличие от политической, государственная власть характеризуется рядом специфических признаков. Она обладает собственным консолидированным субъектом власти, что выражает её социальную сущность. Имеет неограниченный юридический характер, монопольное право на правотворческую деятельность, как способ организации общественных отношений, правоприменительную, как способ регулирования и контроля^[x]. Государственная власть может совершенно легально использовать силовые механизмы, опираясь на специальный аппарат  принуждения, при этом имеет единый организационно-оформленный центр принятия управленческих решений, использую не только механизм принуждения, но и экономические, социально-политические, культурно информационные  ресурсы. Все перечисленные признаки «прямо вытекают из отличительных черт государства. Они их конкретизируют применительно к организации государственной власти, позволяют отграничить  от иных видов социальной власти»^[xi].

В отечественном государствоведении существует целое многообразие различного рода дефиниций государственной власти, несмотря на это основной упор в них делается на разделение общественной системы на «властных»  и «подвластных» или понимается как способ чего-либо властвования (в рамках волевой традиции). Так, для примера, С. Алексеев считает, что государственная власть «это отношения господства и подчинения, при котором воля и действие одних лиц (властвующих) доминирует над волей и действиями других (подвластных) или «государственная власть есть концентрация выражения воли и силы, могущества государства, воплощённой в государственных органах и учреждениях». Как утверждают ряд современных авторов (А. Мордовцев,  А. Дегтярев и др.)  такой подход вряд ли  позволит проследить бесчисленные метаморфозы государственной власти в её национальном измерении^[xii]. Поэтому в данный момент в научных исследованиях происходит переход к принципиально иной аналитике как государственной, так и в целом политической власти, позволяющий моделировать ее действительное осуществление. Сегодня очевидно, «что современной отечественной правовой науке ещё предстоит построить адекватную аналитику власти…, которая позволит рассматривать ее сущность в контексте российской социо-правовой реальности, устоявшихся политико-правовых технологий. Причём эта аналитика будет ориентироваться на реконструкцию отечественных властных отношений, восстановления подлинной (без инородных наносов) сути государственно-политических и юридических институтов»^[xiii]