Социализация в традициях определенного языка и определенной культуры формирует уникальное мировоззрение. Для адекватной интерпретации любой знаковой системы – от произведения искусств до системы научных понятий общественных наук – требуется общий контекст, который, как известно, и представляет собой воплощение идеальных, ценностных, духовных граней личного знания. Личное знание всегда своеобразно, неповторимо и индивидуально, независимо идет ли речь о человеке, как носителе этого знания, или о коллективном субъекте – семье, сословии, нации, народе, государстве. Следовательно, невозможно существование общей универсальной правовой культуры, общечеловеческой иерархии правовых ценностей так же, как и невозможно существование двух одинаковых личностей, “человека” вообще – вне рамок какого-либо общества, социальной группы. В любом случае эти ценности будут восприняты в соответствии с определенным контекстом, сформированным правовой культурой той социальной общности, к которой он принадлежит, а также собственным юридическим опытом. Таким образом, юридическое мышление глубоко привязано к ценностным порядкам.

Правовая культура, как и культура в целом, в аксиологическом “срезе” представляет собой иерархию правовых ценностей, построенную в виде пирамиды. То обстоятельство, что мир ценностей существует в форме иерархии, вытекает из самой сущности ценностей: каждая ценность является по отношению друг к другу более “высокой” или более “низкой”, соответственно, каждая ценность может быть рассмотрена как цель или как средство для достижения другой ценности. На вершине пирамиды расположена абсолютная ценность, являющаяся всегда целью и никогда средством, в основании “лежат ценности” равного веса. Ценностный порядок устроен таким образом, что низшие ценности признаются в рамках той или иной культуры временными, преходящими, “служащими” для более высших, последние являются близкими к “вечным” ценностям по своему значению.

В основе каждой социальной нормы лежит определенная ценность, защищаемая этой нормой. Поэтому иерархия ценностей прослеживается или должна прослеживаться в каждой нормативной системе. Для России эта иерархия ценностей задана традиционными религиями, в первую очередь, православием. Вся история нашего государства связана с православной культурой (советский период также является результатом известных установок народного сознания на соборные, социальные идеалы и ценности), в том числе и история права, что позволяет говорить о собственной политико-правовой традиции, о самобытной правовой культуре российского общества. К сожалению, современная юридическая наука не учитывает последнего обстоятельства и планомерно-последовательно разрушает те архетипы и ценности российской правовой культуры, которые наоборот надо беречь и лелеять на фоне обретающей реальные очертания угрозы тотальной коммерциализации права, формирования глобального общества потребления и “разумного эгоизма”.

Каким образом связано православное мировоззрение с правовым мышлением? Понимание (интерпретация) – основная форма духовного освоения социально-правовой действительности. Интерпретация, в первую очередь, деятельность осваивающая. Принятие или неприятие явления внешнего мира в систему ценностей, непосредственное или опосредованное рядом взаимосвязей, и есть процесс (и результат) понимания. Следовательно, правовая культура общества оказывает самое прямое воздействие на интерпретационную функцию правового мышления. Отсюда вывод: никогда человек не поймет адекватно правовую норму, в основе которой лежит ценность, отсутствующая в ценностной иерархии этого человека. Тем более, не будет понимания системы норм, ценностная структура которой сильно расходится с последней. Аналогично можно утверждать, что народ не поймет правовых норм чуждой этому народу правовой культуры. И сколько бы законодатель не объяснял значимость для жизни этого народа данной совокупности норм, пока ценности, лежащие в основе этих норм не станут значимыми, затрагивающими глубокие пласты сознания этих людей, руководствоваться в своих действиях ими, мыслить ими никто не будет.

Социально-психологические исследования правосознания россиян последних лет на предмет их отношения к западноевропейской системе правовых ценностей, которую мы позаимствовали не столь давно, показывают, что факт знания и даже рационального одобрения тех или иных правовых принципов и норм никак не сказывается на реальном поведении опрошенных граждан, стоило им попасть в экспериментальную проблемную ситуацию. Кроме того, эти нормы и принципы во многих случаях совершенно неправильно поняты, смысл их искажен, воспринят в соответствии с отечественными традициями. Поэтому необходимо, чтобы государственно-правовая идеология, являющаяся, по сути, фундаментом правовой системы, отвечала по своим ценностным параметрам национальной правовой культуре, своеобразие которой и заключается в ее православных корнях. Если западная правовая культура “выросла” на почве индивидуалистических по “духу” ценностях протестантизма, то отечественное правопонимание никогда не ориентировалось на права и свободы личности, делая акцент на единстве прав и обязанностей, на нравственно-религиозных началах права.

Сторонники “западного пути”, как и западники прошлых лет, полагают, что для общественного и государственного развития достаточно совершенствования общественных учреждений, политических и правовых институтов; что вводимых учреждений достаточно для перевоспитания и изменения правосознания и менталитета русского народа; что с принятием новой Конституции Россия окончательно европеизируется, демократизируется и либерализируется; что причины всех русских зол, “социальной агрессии” лишь в экономическом благосостоянии. При этом они забывают и не учитывают тот факт, что между всеми социальными учреждениями и внутренней жизнью людей есть глубокая органическая связь; что социальные нормы будут действовать только при условии их понимания, глубокого внутреннего принятия и усвоения, возможного лишь при определенных условиях.

Поэтому правоведы всегда должны помнить, что основной характеристикой любого правового института, любой правовой системы является правовая культура того социокультурного образования, частью которого и выступает тот или иной институт. Говоря языком современной герменевтики, правовая культура должна служить в “сжатой”, “концентрированной” форме контекстом интерпретации любых правовых конструкций – от идеологических до нормативных. Без знания особенностей культуры и правового менталитета народа, история которого сформировала эти конструкции, невозможно составить полноценное впечатление об их структурно-функциональной целостности. Право, и в научном, и в повседневном правовом мышлении никогда не будет пониматься в России исключительно как личное правомочие, механизм согласования интересов, как свобода или как удобный инструмент “построения” общественного порядка, но скорее как “правда”, как “социальная справедливость”, как нравственный идеал. Такие черты характера русского человека, сформированные православными идеалами, как терпимость, кротость, смирение, непротивление власти, жалость к преступникам (зачастую чрезмерная), альтруизм, великодушие и мн. др., в фокусе правового менталитета представляют собой такие качества и ценности, как пассивность по отношению к пользованию своими правами; апелляцию к высшей правде и справедливости в конфликтах и спорах, а не к формальным предписаниям закона; требование судить по правде, а не по закону и т.д. (Главная самобытная черта отечественной правовой ментальности и правового мышления может быть выражена в конструкции правообязанности. Мы не будем здесь подробно излагать ее основные положения, так как ранее уже делали это.) (1)

Социокультурная парадигма правового мышления предполагает отказ от универсалистских и глобалистских схем правовой жизни общества. Иррациональная природа права должна учитываться при формировании правовой идеологии России. В этом плане крайне востребованной оказывается этнология права.

Необходимость в этнологии права обусловлена целым рядом обстоятельств, среди которых главным является потребность в разработке интегративной правовой идеологии с целью сохранения территориального единства Российского государства и его уникального культурного ландшафта.

В последние десятилетия идея ассимиляции как итоговой, финальной фазы развития межэтнических и расовых взаимоотношений стала заменяться новой парадигмой – теорией “этнического плюрализма”. Основная мысль этого подхода состоит в утверждении необходимости сосуществования в рамках единого государства различных этнических общностей, которые не сплавляются, а сохраняют свои специфические черты (2, с. 212).

Отметим, что сепаратизм – вовсе не прямое следствие этнонациональной идеологии и мобилизации. Он связан с политизацией этничности – приписыванием этносам политического значения через утверждение мононациональных политических образований – якобы создание национального государства является гарантией от реальных или гипотетических угроз иноэтнического доминирования над культурной или естественной средой обитания. В политологической литературе отмечается, что такая тенденция – результат бюрократизации политики, управления и социальных наук, в то время как по своей природе этнос не субъект политики, а тип человека-создателя и носителя определенной культуры (3, с. 17; 4, с. 394).

Преодоление политизации этнонационалистических установок должно происходить не на основе отказа от национальных особенностей, как элемента социальной жизни, что, напротив, усиливает и питает национализм, а путем оформления этнонациональных притязаний и устремлений в приемлемые для остальных общностей правовые рамки. Необходима деполитизация национальных отношений и отделение их от проблем политики, управления, власти. Политические права национальных меньшинств необходимо рассматривать не как “панацею” от разрушения самобытной культуры, а как разрушительный фактор сепаратизма. Этноконфликтологическая экспертиза показывает, что нельзя культурно-экономические и социальные права рассматривать как результат политической деятельности, акцент на их защите в правовой политике государства может сыграть решающую роль в деполитизации этничности. В то время, как в рамках единого большого и мощного государства проще решаются вопросы обороны, экономики, научно-технического сотрудничества, сохранить культурную целостность и самобытность можно гораздо более успешно через различные формы национально-культурной автономии, посредством развития регионального и местного самоуправления, общегосударственного управления хозяйственной деятельностью и т.д.

Все вышеизложенное свидетельствует о важности изучения этнического опыта в жизни различных народов и государств, их этнокультурной и религиозной дифференциации, политической и правовой жизни, чем и должны заниматься такие дисциплины, как этносоциология, этнокультурология, этнополитология, этнология права (юридическая этнология) и др. Важнейшим, на наш взгляд, принципом организации этнологического правового знания является отказ от эволюционизма, формационного подхода и диалектико-материалистической схемы исторического развития народов, в результате которой возникает неизбежная европоцентричная установка по отношению к этносам, находящимся на разных ступенях историогенеза, но в итоге “якобы” стремящимся к общему для всех народов результату – рациональной организации общественной жизни на принципах индустриального и постиндустриального развития: этического и правового индивидуализма, централизованного (государственного) правового регулирования, рыночной экономики, частной собственности и т.д.

В истории Российского государства немало примеров мудрой политики по отношению к этносам и народностям, проживающим на его территории. Царская Россия сознательно сохраняла полиюридизм в жизни многих народов Дальнего Востока, Кавказа, Севера, санкционируя действие местных адатов, обычаев, а у мусульман и шариата, запрещая лишь те нормы, которые кардинально отличались от правовых принципов империи: например, “кровную месть” или “возмещение за кровь”. Это помогало завоевывать у коренных народов расположение и доверие к империи.

В годы Советской России этнологическим вопросам права уделялось весьма незначительное внимание, что было вызвано идеологическими факторами и весьма односторонним правопониманием. Как правило, это были этнографические исследования, основанные на эволюционном (марксистском) подходе и рассматривающие правовую жизнь этносов в качестве пред-правовой и представляющей интерес разве что для истории права. Исключение здесь составляет статья А.Б. Венгерова, в которой автором было подчеркнуто, что “актуальными для юридической науки являются формы преломления законодательства в этническом самосознании в связи с миграционными процессами, охраной природы и т.п.” (5, с. 36). Кроме того, правоведом было отмечено то обстоятельство, что ценностный регулятор, зародившийся в эпоху присваивающей экономики, благодаря огромной глубине памяти этноса, сохраняет свое значение и на последующих этапах развития производящей экономики. Иными словами, подчеркивается значение традиционных форм права, прежде всего правового обычая, для регулирования общественных отношений независимо от этапа или стадии исторического развития, так как именно ему принадлежит роль сохранения и упрочения самобытности этноса.

Однако формационный подход к государству и праву не позволил говорить исследователям о юридической этнологии, как самостоятельной дисциплине в области юридического знания: необходимости в этом, как казалось, не было, так как в рамках этого подхода право и мораль оказываются присущими этносам исторически, стадиально, а не имманентно. Речь шла о нормативной этнографии, “изучающей генезис и этнические особенности социальных норм в их историческом развитии” (6, с. 210). Автор идеи А.И. Першиц, полагал, что для исследования права, как впрочем, и морали, в доклассовых и раннеклассовых обществах достаточно единой дисциплины – “нормативной этнографии”. Ученый исходил из того, что “нормы поведения в доклассовом и догосударственном обществе не могут быть отнесены к категории права: права еще не было” (6, с. 213). Первобытные социальные нормы были мононормами, соединяющими в себе признаки и права, и морали, и моральное, и правовое долженствование. Отсюда “нормативная этнография” объединяет смежные субдисциплины – юридическую и этическую этнографию и является мононормативной этнографией.

Сегодня мы имеем противоположную картину. Речь уже не идет об этнологическом аспекте права исключительно в историко-антропологическом ключе. Ученые этнографы, юристы, антропологи едины в убеждении о необходимости возрождения и развития юридической этнологии, как этнического измерения современной правовой действительности. И первопроходцами в этом направлении стали этнографы: А.И. Першиц и Я.С. Смирнова (7, с. 81-88; 8, с. 792-807). Ниже мы еще вернемся к вопросу о том, чья это вотчина “этнология права” – юристов или этнологов, здесь же отметим то обстоятельство, что отечественная юридическая наука сильно отстает от зарубежных исследований по данной теме: учебник французского ученого-юриста Норбера Рулана, не имевшего аналогов в России вплоть до последнего времени, яркое тому подтверждение (9). К счастью, ситуация изменилась с выходом не менее интересного исследования А.И. Ковлера по антропологии права (10). Проводившийся же в Москве XI Международный конгресс по обычному праву и правовому плюрализму показал, что в отечественной гуманитарной науке существует огромный интерес к этой достаточно пробельной области правового знания (11).

Все более широкое распространение получает мнение, согласно которому все культуры равноценны, а соответственно: правовые, этические, политические, эстетические ценности и нормы этих культур не должны рассматриваться с перспективно-унифицирующей точки зрения. Смена экономических укладов далеко не однозначно сопровождается отказом от традиционных регуляторов. Один из ведущих специалистов-теоретиков в области обычного права Г.В. Мальцев констатирует назревшую необходимость сделать признание в том, что правовые обычаи возникают именно как правовые, что обычное право – это никакая не переходная форма, а фундаментальное явление, проходящее через всю историю человеческой цивилизации, действуя во всех правовых системах с различной степенью охвата общественных отношений. В одной из своих фундаментальных работ, которая может служить прообразом будущей теории обычного права, ученый относительно морально-правового синкретизма, якобы предшествовавшего формированию “истинного” (государственного) права, отмечает: “С учетом современных исследований интеллектуального аспекта древних культур (К. Леви-Строс и др.) вполне можно себе представить, что североамериканский индеец, папуас, полинезиец, нивх, нанаец и т.д. были способны видеть разницу между поступком, за который им было стыдно перед товарищами, и поведением, вследствие которого они могли лишиться привычных условий жизни в коллективе, части или всего имущества и даже жизни” (12, с. 52).

Вообще, решение вопроса о морально-правовом синкретизме мононорм, о праве в догосударственных, так называемых “потестарных обществах”, как и решение вопроса о современных негосударственных формах права, прежде всего “обычном праве”, понимаемом не узко формально (в “духе” юридического позитивизма и нормативизма) как “санкционированный обычай”, а историко-социологически – как реально действующий негосударственный правовой регулятор, целиком и полностью зависит от правопонимания и социокультурных установок правового мышления. Исследователь права в жизни этнических обществ неосознанно ищет те правовые начала, которые составляют содержание его субъективного юридического опыта, его юридического мировоззрения, представляющего собой продукт культурно-исторической жизни того народа, нации, этноса, к которым он принадлежит. Даже изучение права в рамках иной эпохи исторического развития собственного народа и, соответственно, иной системы ценностей, приводит к искажению правового смысла тех юридических конструкций и институтов, которые существовали в прошлом. Чем больше изменились ценностные порядки, тем сильнее искажение.

Все согласны с тем, что в рамках каждой культуры существует самобытное правопонимание, однако, зачастую забывается, что и рядовые жители России, и представители научного сообщества ведут речь о политических и правовых институтах, вкладывая совершенно самобытный смысл в политические и правовые понятия и понимая их по-своему, в соответствии с собственной культурно-языковой традицией. Не следует забывать, что все наше правовое мышление определено неявным, не рефлексируемым, допредикативным знанием, неявность которого проявляет себя именно в языке, в лингвистических структурах. Освободиться от этой определенности невозможно, так как осмысление собственного опыта с целью его исключения также определено допредикативными, дорефлексивными уровнями сознания.

Например, если обратимся к пониманию права в русской юридической традиции, то мы обнаружим далекое от западного видение права как закона – рационального инструмента наведения порядка или индивидуального притязания, а преступления – как нарушения формальных предписаний. Право и в обыденном и в научном правовом мышлении рассматривалось в неразрывном единстве с религиозно-нравственными ценностями как феномен духовной жизни, а преступление – как посягательство на устои социальной гармонии совместной жизни с другими людьми. Отсюда и справедливость ищется не в законе, а в президентском указе или в решении дела “по правде” народной.

Исследуя правовую жизнь индивида, этноса, народа или любого другого социокультурного единства, в первую очередь, необходимо понять и узнать расчлененную систему его фактических ценностных предпочтений, определяющих юридическое мировоззрение, правосознание и правовое мышление. В системе ценностных предпочтений дана ценностная иерархия, в которой правовые ценности расположены в особом порядке. Ценность справедливости, объективного и субъективного права, личной свободы, общественных и частных интересов, точности в исполнении обязательств и т.д. могут занимать определенное место в этой иерархии, а могут и вообще отсутствовать. Исключение составляет лишь ценность справедливости, так как идея права необходимо ее предполагает. Однако и здесь важно не забывать о пределах универсальности представлений о справедливости, положенных собственным этнокультурным опытом.

Таким образом, научное исследование социально-правовой жизни этносов предполагает ценностный подход, заключающийся в том, что те или иные правовые явления должны описываться и объясняться только в социокультурном контексте, неразрывно с описанием всей социально-нормативной системы, обеспечивающей порядок в обществе. (Примером здесь может служить работа Н. Рулана “Юридическая антропология”, в которой автор, прежде чем приступить к описанию права африканских народов, достаточно подробно разъясняет африканское видение мира и общества, показывает особенности и логику африканского мышления.) (9, с. 52-55) Здесь же следует учесть, что ценностное познание не является по своей природе рациональным, что на первом плане здесь находятся ценностные структуры познающего субъекта, и, следовательно, процесс познания превращается в процесс понимания. Поэтому для любого ученого, исследующего правовую жизнь того или иного народа и не причастного к этому народу жизнью, недостижимо понимание своеобразия и особенностей юридического быта, последнего ввиду явного несовпадения этосов (ценностных иерархий) этих двух субъектов – ученого и народа. Отсюда вопрос о том, что считать правовыми обычаями, а что считать просто обычаями или моральными нормами, теряет свое значение. Строго последовательный в использовании сложившихся в европейской науке понятий права и морали ученый обнаружит, что правовая культура иных обществ – отсталая, не развитая, традиционная, в то время, как она просто другая. Например, те авторы, которые заявляют об отсталости или неразвитости отечественной правовой культуры, о якобы “врожденном” правовом нигилизме русского народа, должны пояснять, что речь идет о неразвитости в России западной правовой культуры, нигилизме по отношению к западному праву и правопониманию, неразрывно связанному с идеей автономии личности и приоритета личного блага по отношению к благу общества, индивидуализмом, частной собственностью и рациональной моралью.

Поэтому исследователи этнического права всегда должны помнить, что основной характеристикой любого правового института является культурно-исторический контекст его функционирования. Для того чтобы представлять себе все это, следует задействовать комплексный подход, основывающийся на данных исторической науки, анализе религиозных текстов, народного творчества и т.д. (Например, социокультурный контекст являлся неотъемлемой частью работ И.Е. Синицыной.) (13) Крайне важно также временное проживание исследователя в том регионе, который изучается. Тогда могут быть использованы те процедуры “вживания”, “вчувствования”, погружения в “стихию жизни” исследуемого народа, о которых говорили основатели герменевтической парадигмы в гуманитарном знании.

В этом пункте и проявляется то обстоятельство, что однозначно решить вопрос о принадлежности юридической этнологии к этнографии или к юриспруденции невозможно. С одной стороны, для того чтобы описать правовые нормы, правоотношения и правосознание этносов, необходимо правовое мышление, интуиция права, с другой стороны, для целостного восприятия и понимания правовых институтов и обычного права необходим контекстуальный фон, который для своего описания требует глубоких этнографических познаний и тщательных наблюдений за жизнью этноса. Кроме того, для того чтобы разработать теоретические и практические конструкции сопряжения общегосударственного и регионального права, межэтнических и внутриэтнических правовых процессов, концептуальных основ юридического плюрализма требуется фундаментальное знание философии, теории и энциклопедии права, отраслевых юридических знаний. В то же время, для того чтобы держать “руку на пульсе” современных правовых представлений и ценностей того или иного этноса, важны исследования этнографов, этносоциологов, этнополитологов. Поэтому этнология права – поле взаимного сотрудничества и кооперации как юристов, так и этнологов.

Методология правовой этнологии должна исходить, в первую очередь, из того, что в жизни всех этносов есть схожие черты. Для составления контекста интерпретации права в жизни того или иного этноса необходимо учесть следующие ориентиры: 1) религиозное сознание и его роль в жизни этноса; 2) отношение к “другим” (представителям других народов); 3) семья, власть, воспитание детей; 4) отношение к труду и к собственности. Думается, эти пункты позволят наиболее приблизиться к правопониманию исследуемой общности. Хотя нечто неуловимое и невыразимое в правовой жизни другого народа все равно останется: исследователь никогда не освободится от ограниченности своего мышления собственными этнокультурными установками и то, в какой степени его исследование будет исследованием не своих собственных представлений и суждений, а изучаемого этноса, зависит от степени близости культур, в первую очередь, религиозных верований. Атеист никогда не поймет норм и ценностей тех этнических групп и общностей, быт которых пропитан духовными интересами и ценностями.

Наконец, важнейшим требованием к этнологии права является преодоление рационалистических и техно-кратических установок современного европейского правового мышления, выразившихся в существовании следующих стереотипов.

Первый стереотип: разные народы якобы проходят одни и те же ступени развития в разные эпохи, но все они с естественной необходимостью должны пройти эти ступени. Данное суждение, являющееся прямым наследием эволюционизма, механицизма и натурализма в социальных теориях Нового времени, и на сегодняшний день является одним из основных стереотипов в гуманитарном мышлении. Последней его интерпретацией являются теории “постиндустриального общества”, “открытого общества”, “глобализации”, “униполярного мира” и т.д. Главное, что отличает этот подход, – вера (именно вера) в существование социальных законов, а также субъект-объектная эпистемология, установка на объяснение (а не на понимание) социальных явлений, европоцентризм, универсализм, рационализм и т.д. Мы уже говорили об этом выше.

Следующий стереотип: право является тем средством, с помощью которого можно осуществлять контроль над обществом, вносить коррективы в его развитие, “строить” социальные модели. Таким образом, можно сконструировать идеальное общество, правовой порядок же мыслится при этом, как порядок, основанный на централизованном регулировании общественных отношений.

Прямым следствием данного стереотипа является то, что в угоду сиюминутным интересам с помощью законодательства изменяются целые системы ценностей и жизненных укладов, приводя к катастрофическим последствиям, как это происходит сегодня в России.

Благодаря этому же стереотипу, правовой порядок был отождествлен с государственным порядком, произошла политизация права, приводящая к ассоциированию в общественной психологии этого явления народной культуры с грубой силой (право – приказ суверена), с лоббистскими группировками, с системой государственного принуждения, тюрьмами, судебными процессами, манипулирующей сознанием присяжных деятельностью адвокатов и т.д. Сейчас в научной литературе активно ищется другой, не западный, путь построения и обеспечения общественного порядка, так как налицо кризис модернистских правовых конструкций: “права человека” как высшая и универсальная ценность дискредитированы политикой двойных стандартов западных стран, а также новыми, во многом провоцируемыми рядом стран, тенденциями мирового развития – глобализацией и унификацией политико-правовых режимов, проводимых “под прикрытием” необходимости установления общечеловеческих ценностей во всепланетном масштабе; кризисом идеи правового государства, что вызвано во многом стандартизацией и примитивизацией мышления и поведения современного западноевропейского обывателя, которому можно под “демократическим соусом” подать с помощью СМИ любую идею, а также сформировать любое общественное мнение. Кстати, последнее обстоятельство, давно зафиксированное как важнейший компонент нового варианта тоталитаризма – “экономико-потребительского” плана, помноженное на кризис “семьи”, утерю доверия к власти, релятивизацию и деформацию традиционных регуляторов и нормативных систем, в первую очередь, религиозно-нравственных, и породили тот кризис современного западного правосознания, о котором говорят все чаще и чаще сами же западные правоведы (14, с. 239-240; 15, с. 4; 16,
с. 221; 9, с. 11).

Между тем право, как и государственность, является продуктом культуры, и радикальная формализация права – результат исключительно западной правовой традиции. Безусловно, в праве заложены некоторые тенденции к формализации и абстракции, но их институционализация – результат исторического развития европейского, в большей степени, континентального права.

Дело в том, что право несравнимо стабильней и надежней обеспечивает порядок в обществе в случае его органичной связи с традицией, религией, культурой народа. “Поверхностные, основанные на расчетах, калькуляции индивидуальных прав и свобод отношения между людьми даже отдаленно не напоминают глубокие, исполненные различных оттенков (самопомощь, взаимопомощь, братство, солидарность и т.п.) связи между людьми традиционного общества” (12, с. 10). Нормы и традиции собственного народа, освященные памятью предков, являются значительно более действенными регулятивами, чем рациональное мышление, особенно в тех культурах, в которых нет западной схемы рациональности. Поэтому формализация и рационализация права в западном варианте не может не порождать нигилизм по отношению к закону, внесудебные формы разбирательства дел и т.п., так как централизованное правовое регулирование далеко не всегда оптимально для справедливого решения дела, для обеспечения общественного порядка. Как подчеркивает А.И. Ковлер: “правовой плюрализм позволяет гибко реагировать на различные жизненные ситуации и дает человеку разумные альтернативы поведения в этих ситуациях, в то время как государственно ориентированный правовой монизм заставляет человека действовать с оглядкой на некую государственную волю в лице государственных чиновников, нередко не самых достойных представителей государства” (10, с. 11).