В науке истории политических и правовых учений неоправданно малое внимание уделено видному античному писателю Ксенофонту. Идеи и взгляды, высказанные им в различных произведениях, были широко известны как современникам, так и потомкам, хотя и не составили цельной, развернутой политико-правовой теории. Именно поэтому ведущие российские исследователи истории политических и правовых учений оставляют его за рамками изучения, полагая, что “вне предмета истории политических и правовых учений в принципе остаются различные фрагментарные, не развитые до уровня самостоятельной и оригинальной теории высказывания и суждения разных мыслителей, общественных и политических деятелей, писателей, поэтов и т.д. о политических и правовых явлениях, хотя, разумеется, подобные положения могут быть весьма глубокими и интересными”.^[ii] Исходя из этого, о Ксенофонте упоминают лишь как об ученике Сократа, либо не упоминают вовсе. Между тем он, как отмечает Э. Д. Фролов, был “не просто историческим писателем, но и весьма своеобразным и оригинальным мыслителем, сыгравшим видную роль в развитии античной политической мысли”.^[iii]

Ксенофонт родился (около 445г. до н. э.) и вырос в Афинах, центре эллинской образованности, в бурное и интересное время, когда шла ожесточенная политическая борьба между аристократией и демократией, на этом фоне стремительно развивалась представленная софистами и гением Сократа философия, и все это осложнялось крупнейшим внешнеполитическим событием эпохи – Пелопоннесской войной. Представитель афинской знати, Ксенофонт служил в афинской коннице, и, по свидетельству Диогена Лаэртского, в одном из боев упал с коня и был спасен с поля боя Сократом, служившим в пехоте.^[iv] Ученик и друг Сократа, написавший впоследствии замечательные воспоминания о нем, Ксенофонт после окончания войны не нашел себе достойного поприща на родине и отправился вместе с 13 тысячами греческих конников на службу к Киру Младшему, пытавшемуся завоевать персидский престол. После поражения и отступления из Персии афинский аристократ нанимался на службу к различным правителям и в конце концов оказался на спартанской службе, где близко сошелся и подружился с царем Агесилаем. По окончании Коринфской войны (386г. до н. э.) Ксенофонт оставил службу и занялся литературным трудом, написав около четырнадцати больших и малых произведений. При этом десять из них – произведения острой социально-политической направленности. Они весьма разнообразны по жанру: “Анабасис” – мемуары, “Греческая история” – исторический трактат, “Киропедия” – педагогический роман^[v], “Агесилай” – похвальное слово, панегирическая биография, “Экономик” и “Гиерон” – философские диалоги, “Об обязанностях гиппарха” и “О всадническом искусстве” – специальные наставления, и лишь “Лакедемонская полития” и “О доходах” – собственно политические трактаты.

Политическая направленность идей Ксенофонта в значительной степени вызвана непростой ситуацией, связанной с кризисом полиса и демократических режимов не только в Афинах, но по всей Греции. Талантливый аристократ в своих трудах выразил “реакцию состоятельной и аристократической верхушки греческого общества… на социально-политическую ситуацию, сложившуюся к середине Ivв.”^[vi] Разочаровавшись в полисе и видя реальные пути преодоления кризиса – “участившееся назначение стратегов-автократоров, распространение наемничества, возрождение тирании, развитие федерализма”^[vii] – Ксенофонт вместе с другими мыслителями наиболее удобными и доступными ему средствами развивает новые для Эллады, но от этого тем более популярные идеи: монархическую и панэллинскую.

Монархическая тема, собственно, не являлась новой для греческой публицистики. Представления о тирании как несправедливой форме правления, основанной на насилии и несущей несчастье не только подданным, но и правителю, отображены уже в литературе V века Геродотом, Софоклом и Еврипидом. Но уже Сократ и его ученики провели четкие границы между насильственным режимом тирании и монархией, существующей во благо граждан, где правитель – мудрый пастырь, высший и наиболее ответственный служитель общества. Эту идею неоднократно пропагандирует и развивает и Ксенофонт: уже в трактате “Гиерон” он показывает, “что, действуя в интересах общества, - по крайней мере его лучшей части, тиран может добиться счастья и для других и для себя самого”.^[viii] Но наиболее полно монархическая идеология Ксенофонта раскрыта, несомненно, в историческом романе “Киропедия”.

Роман посвящен воспитанию и деятельности Кира Старшего, царя персов, объединившего их и поведшего на завоевание Малой, Передней и Средней Азии. Но Ксенофонт не слишком придерживался точности в фактах, известных ему из личного опыта и произведений Геродота и Ктесия. По меткому выражению Э. Д. Фролова, “история была для него – еще больше, чем новая европейская для Александра Дюма, - лишь стеной, на которую он вешал свою картину”.^[ix]

Во главе персидского государства в “Киропедии” стоит царь, который “первым выполняет свои обязанности перед государством, обладая установленными государством правами, мерой которых служит закон, а не его собственная воля”. При этом контроль за соблюдением законов царем осуществляется старейшинами. Тиран же “решает все дела, сообразуясь с собственной волей”.^[x]

Все население Персии составляет 120 тысяч человек, разделенных на 12 племен. “Всем персам разрешено посылать своих детей в общественные школы, где учат справедливости. Но посылают своих детей те персы, кто в состоянии их содержать, не заставляя работать; другие же оставляют их дома. Получившие образование у государственных учителей имеют право, достигнув юношеского возраста, стать эфебами. Те, кто такого образования не получил, эфебами стать не могут. В свою очередь, эфебы, выполнившие свои обязанности в соответствии с установленными предписаниями, получают право перейти в разряд взрослых мужей. Тот, кто эфебом не был, в разряд зрелых мужей не зачисляется. Зрелые мужи, безукоризненно исполнявшие свои обязанности, переходят в разряд старейших”.^[xi] Ксенофонт здесь описывает с большой точностью структуру спартанского общества по законам Ликурга. У персов, таким образом, далеко не все граждане равноправны, а лишь получившие государственное образование и несущие службу.

Система образования и воспитания также напоминает спартанскую, но Ксенофонт делает существенное добавление: образование, наряду с обучением владению оружием и гимнастикой, включает воспитание законопослушанию, или справедливости. “У детей, как и у взрослых, постоянно возникают взаимные обвинения и в воровстве, и в грабеже, и в насилии, и в обмане, и в оскорблении словом и тому подобном. В случае, если суд признает кого-либо виновным в таком проступке, назначается наказание”, как правило, в виде порки. Наказанию подлежат также несправедливое обвинение, неблагодарность, бесстыдство.^[xii]

Таким образом, спартанское государство и общество, которому отдает Ксенофонт свои социально-политические симпатии, нуждается, по его мнению, в усовершенствованиях: введении наследования царской власти и улучшении системы образования и воспитания путем обязательного обучения справедливости, то есть закреплении с детства навыков законопослушного поведения. На этой основе мыслитель полагает возможным построить идеальное государство, которое он описывает в романе “Киропедия”.

Единственный путь создания такого государства, предлагаемый Ксенофонтом – это завоевание богатых, но слабых в военном отношении соседних народов. Причем афинский аристократ считает это завоевание правовым средством: “Во всем мире извечно существует закон: когда захватывается вражеский город, то все в этом городе становится достоянием завоевателей – и люди, и имущество. Стало быть, вы вовсе не вопреки закону будете обладать тем, что теперь имеете, а наоборот, лишь по доброте своей не лишите побежденных того, что вы им еще оставили”.^[xiii]

Структура нового государства у Ксенофонта сложна и разнообразна. Для собственно персидского населения на территории Персии царь остался пастырем, более того, он заключает договор со старейшинами персидского народа “о том, что ты, Кир, если кто-нибудь пойдет войною на персидскую землю или попробует низвергнуть законы персов, окажешь им помощь всеми силами, а вы, персы, если кто-нибудь попытается лишить Кира власти или от него попробует отложиться какой-нибудь из подвластных народов, тоже постоите и за себя самих и за Кира по первому его призыву”.^[xiv] В отношении завоеванных земель и народов царь – самодержавный монарх, назначающий в подчиненные провинции сатрапов из числа своих наиболее доверенных соратников. Для предупреждения сепаратистских попыток сатрапов в крепостях и городах содержатся гарнизоны, подчиненные лично царю,^[xv] кроме того, “ежегодно специальный посланец царя во главе отряда воинов отправляется в поездку для того, чтобы оказать помощь, если кто-нибудь из сатрапов нуждается в ней, или образумить того, кто начинает своевольничать, или вообще восстановить надлежащий порядок…”.^[xvi] Повиновение населения достигалось и введением системы полицейского надзора: Кир “побудил многих людей и подслушивать, и высматривать что угодно, чтобы только добыть для царя важные известия… от этого люди повсюду боятся вести речи, не угодные царю, как будто он сам их услышит, и совершать поступки, не угодные царю, как будто он сам будет их свидетелем”.^[xvii]

Общественная структура государства Кира представляет собой строго иерархическую лестницу, основание которой составляют порабощенные вавилоняне, ввергнутые завоевателями “в крайнюю нужду, чтобы можно было сильнее принизить их и легче удерживать в повиновении”.^[xviii] Им запрещено владеть оружием и приобщаться к военным знаниям и упражнениям. Несколько выше них находится население сатрапий, не порабощенное, но подчиненное и обязанное платить налоги, содержать гарнизоны и дворы сатрапов, поставлять воинов и т.п. На следующей ступеньке социальной лестницы стоят союзные воины в положении военных поселенцев, получившие земли и рабов и обязанные службой. Высшее сословие – это персы и командиры союзников, награжденные большими домами, сокровищами, усадьбами и рабами, но обязанные ежедневно являться на службу к царю. При этом все, как высшие, так и низшие, были связаны строжайшей дисциплиной, которой Ксенофонт вообще придавал решающее значение: “Какой вражеский город удавалось взять недисциплинированным воинам? Какой дружеский удавалось защитить непослушным? Какое войско, состоящее из непокорных, когда-либо добивалось победы? В каких случаях люди чаще проигрывали сражения? Не тогда ли, когда каждый начинал помышлять лишь о собственном спасении? Чего вообще хорошего совершали те, кто не повиновался лучшим?”^[xix] Строгая дисциплина насаждалась как правильным воспитанием, так и всеобъемлющей и сбалансированной системой поощрений и наказаний, которой наиболее значимым мотивом была выгода: лучше и быстрее повинующиеся воины и начальники вознаграждались богаче. Примером здесь послужил Феравл, который “был убежден, что из всех живых существ человек в особенности наделен чувством долга и благодарности. Ибо он видел, что на похвалу люди охотно отвечают похвалою, а за услуги стараются отплатить услугами”.^[xx] Идею о выгоде как основе дружеских взаимоотношений между людьми Ксенофонт возводит к Сократу, который, по его словам, понимал под дружбой взаимные обязательства и советовал приобретать друзей, оказывая благодеяния людям, находящимся в стесненных обстоятельствах, болезни или несчастье: “Когда дорогую вещь можно купить дешево, тогда надо покупать” – говорят хорошие хозяева. А при теперешних обстоятельствах можно приобрести хороших друзей очень дешево”.^[xxi] Но высшие почести воздавались тем, кто повиновался, не будучи обязанным, добровольно, да еще проявлял инициативу, выгодную царю. “Хрисант не дожидался вызова, а являлся, блюдя наши интересы, раньше, чем его позовут. Затем, он не ограничивался выполнением приказания, но делал еще и то, что сам находил полезным исполнить для нас”.^[xxii] Подобным же образом строятся отношения с союзниками: “Нам более выгодно оказаться в глазах союзников людьми, высоко ценящими справедливость, и тем самым еще сильнее привязать их к себе, чем взять большую долю добычи… и если нам достанется несколько меньше, мы и это должны считать выгодным для себя; ведь ради корысти они еще охотнее останутся нашими союзниками”.^[xxiii]

Стремление быть полезным своим союзникам диктовалось и соображениями личной безопасности царя, который не мог отказаться от общения с правителями соседей и союзников, своими вельможами, но и “счел непригодным лишать их оружия и воинского достоинства; он находил это несправедливым и чреватым возможностью крушения своей власти… Есть только одно, но самое действенное и вместе с тем самое достойное средство обеспечить свою безопасность – это сделать всех этих могущественных людей более друзьями себе, чем друг другу.”^[xxiv]

Система наказаний так же проста и действенна. Проступки или неповиновение наказывались причинением неудобств или лишением материальных благ. Например, отсутствие при дворе без уважительных причин лиц, обязанных ежедневно являться к царю, было наказуемо, при этом самым тяжким наказанием было “лишение всех владений и передача их тому, кто, по мнению Кира, готов был являться своевременно”.^[xxv] Иначе поддерживалась дисциплина в армии в военное время, когда страх смерти мог превозмочь соображения выгоды. Опираясь на авторитет Сократа, Ксенофонт утверждал, что “на войне… надо ставить в первые и последние ряды лучших солдат, а в средние худших, чтобы одни вели, а другие подталкивали”.^[xxvi] Начальники же должны следовать сзади: “если кто проявит слабость, вы, заметив это, не допускайте, чтобы они запятнали себя трусостью”.^[xxvii] Отлично понимая психологию командования, полководец понимал, что “солдат должен бояться своего начальника больше, чем врагов, когда требуется стоять в карауле, покидать своих друзей или беспрекословно идти на неприятеля”.^[xxviii]

Высокую роль в государстве Кира играют законы. Но и здесь имеет место двойственность, дублирующая сложность и противоречивость государственной системы: в собственно Персии закон был принят давно и стал традицией, практически так же, как закон Ликурга в Спарте. В описываемое время, как указано выше, царские полномочия определены законом, исполнение которого жестко связано с повиновением граждан. Новые законы, как это показано на примере обязанности персов ездить верхом на конях, полученных от царя, принимаются после обсуждения и согласия всех старейшин.^[xxix] В новой державе, построенной Киром, царь “сознавал, что благодаря письменным законам люди тоже становятся лучше, однако хорошего правителя… считал живым законом для людей, потому что он в состоянии и отдавать распоряжения, и видеть и наказывать не соблюдающих порядок”.^[xxx] Залогом же законопослушного поведения подданных Ксенофонт считал подчинение законам прежде всего самого правителя. Эта традиция восходит к Сократу, который утверждал: “Государство, в котором граждане наиболее повинуются законам, и в мирное время благоденствуют, и на войне неодолимы”,^[xxxi] и всей своей жизнью доказал верность этому правилу.

Таким образом, Ксенофонт на примере державы Кира, в значительной степени вымышленной, гениально предвосхитил организацию новых государственных форм эпохи эллинизма, империи Александра Великого и царств диадохов. “Эпоха, описываемая Ксенофонтом…, стоит как раз на рубеже двух периодов: с одной стороны, эллинства с его маленькими самодовлеющими полисами, характеризующимися еще в значительной мере замкнутым хозяйством и замкнутой психологией, и со значительными элементами коллективизма как в экономической, так и в психологической области; с другой стороны, эллинизм, с его огромными монархиями, широким денежным обменом и торговлей, насквозь индивидуалистической психологией, вынужденным аполитизмом обывателя и культом великой личности”^[xxxii] – писал С. Я. Лурье. Афинский военачальник весьма точно откликнулся на требования времени. Не состязаясь ни с историческим талантом Фукидида, ни с философским гением Платона, Ксенофонт весьма точно нашел литературный жанр, в котором сумел наиболее полно раскрыть свое научное и литературное дарование и использовать свой огромный практический опыт боевого командира, ученого тактика, умелого хозяина, экономиста и дипломата. Именно в политической публицистике Ксенофонту не было равных не только среди современников, но и многие поколения спустя. Его идеи получили практическое применение не только в эллинистических государствах. Многие авторы ценили слог Ксенофонта, его тексты как образец политического красноречия. Дион Златоуст писал: “Ксенофонт, думаю я, даже один – из древнейших может быть достаточным для государственного деятеля. Будет ли кто полководцем на войне, или правителем города, или оратором в народном собрании, совете, суде и пожелает не только как оратор, но и как государственный деятель и царский советник сказать речь, действительно соответствующую такому мужу – самый лучший, самый полезный для всего этого автор, по моему мнению, Ксенофонт”.^[xxxiii]

К сожалению, выдающийся афинянин не угодил немецким исследователям, историкам, философам и филологам. О причинах этого рассуждать здесь не место, отмечу лишь, что Ксенофонт с легкой руки немцев предстает перед нами всего лишь “майором в отставке” (У. Вилламовиц-Мёллендорф), “дилетантом в гётевском смысле слова, т.е. человеком, занимающимся постоянно вещами, до которых он не дорос” или старым офицером на покое, которому очень трудно углубляться в диалектические тонкости (Т. Гомперц).^[xxxiv] Эта точка зрения была в свое время некритично воспринята и некоторыми отечественными исследователями. В частности, М. И. Максимова признавала за Ксенофонтом замечательный талант рассказчика, считая его хорошим оратором, знакомым “со всеми тонкостями искусства красноречия”,^[xxxv] но не более того. Однако уже в 30-х годах С. Я. Лурье, признавая за Ксенофонтом компетентность в вопросах военных, считал, что он “весьма интеллигентный человек, к тому же стоявший в близких личных отношениях с вершителями судеб тогдашней Греции. Нелепостей или несуразностей, подобных тем, какие мы встречаем в комбинациях позднейших историков, он не напишет”.^[xxxvi] Но начало подлинной реабилитации Ксенофонта как политика и политического публициста стало возможным лишь благодаря ярким, красочным и сочным по стилю статьям и книгам Э. Д. Фролова, вернувшего великого афинянина на причитающееся ему в античной политике место и показавшего, как гениально предвосхитил он последовавшие вскоре события и свершения греков практически в тех же местах, где разворачивается действие его произведений. Влияние же политико-правовых идей Ксенофонта на теоретиков, политиков и правоведов Средневековья и Нового времени, внешне несомненное, еще ждет своего исследователя.