Мордовцев А.Ю. mentos@tmei.ttn.ru
Мамычев А.Ю. niko.m_2002@mail.ru
Власть Общество Теория Менталитет Учебники Право История Сотрудники
Авторы:Мордовцев А.Ю.
Образ государственной власти в российском политико-правовом пространстве
(к вопросу о методе ментального измерения в современной правовой науке)
Но презирать не должно ничегоЕ
Ох, тяжела ты, шапка Мономаха!
А.С. Пушкин.
Собственно, вопросу о духовных основах государства и права, сложных переплетениях социально-политических, юридических, нравственных, религиозных отношений, соответствующих им практик, доктрин, учреждений ставился достаточно давно (1). Г. Лебон отмечал, что "каждый народ обладает своим душевным строем, столь же устойчивым, как и его анатомические особенности" многие мыслители древности и современности "думали найти в учреждениях народов причину их развития. я же убежден в противном и надеюсь доказать, что Е они чаще всего являются следствиями, но очень редко бывают причинами" (2). Замечание безусловно верное, безупречное в свое правоте, но его автор не оставляет исследователю ни малейшей "зацепки" для изучения данной зависимости. М. Фуко, в свою очередь, говорил о том, как это можно помыслить, чтобы понять все многообразие факторов, определяющих становление, развитие и характер властвования, стратегию последнего, конфигурацию властных тактик, распределение властных зон, ресурсов и т.д. В конечном счете, ментальное измерение государственной власти, выявление ее неповторимого образа, особенностей и механизмов формирования, сопряженных с властью, господствующих на уровне массового сознания населения установок, стереотипов, ценностей и символов тождественно поиску условий существования (возникновения и развития) собственно национальной модели властных отношений.
В отечественной правовой и политической науках достаточно близко (хотя и не столь методологически выражено, возможно, вообще, интуитивно) к выявлению национальной природы власти подошел Н.Н. Алексеев. являясь одним из ведущих идеологов евразийского движения, родоначальником "теории евразийского права" он не только выявил, но и достаточно подробно рассмотрел некоторые имманентные русской истории социально-властные практики, оригинальные формы властеотношений, с одной стороны, отражающие, а с другой Ц определяющие содержание взаимодействия между отдельными индивидами, социальными группами и правящим (не путать с господствующим) классом, представленным государственным аппаратом. В своих работах Н.Н. Алексеев выходит за рамки анализа исключительно рациональных (более или менее очевидных) компонентов отечественного правового и политического менталитета. Его рассмотрению подвергаются и глубинные, сокрытые, часто, выпадающие из поля зрения даже опытного исследователя пласты российской государственно-правовой жизни, действительно требующие скрупулезной реконструкции. "Глубоко неверно думать, что русский народ просто жил в сплошном духовном мраке или в погруженности в чисто материальные интересы, нет русский народ во многих отношениях жил собственной духовной жизнью, по своему верил в Бога, имел Е свои собственные нравственные представления, даже свое обычное право. Мы имеем в виду характеристику одной из самых малоизученных сторон русской народной жизни Ц именно, воззрение русского народа на государство, его политические идеалы" (3). Таким образом, отечественный этос (его сущность и динамика), понимаемый Алексеевым в качестве основного элемента национальной, правовой и политической жизни, результата медленного, органического процесса, - вот ключ к "расшифровке" явленного в истории страны властного пространства. Опыт этноментального измерения государственной власти в России действительно способен убедить исследователя в истине (или, по крайней мере, правдоподобии) многих фукианских представлений о власти, реально не являющейся ни институтом, ни структурой, ни некой силой, которой наделены отдельные люди, но всегда развертывающейся перед субъектом в виде комплекса стратегических (социополитических, юридических, нравственных, информационных и др.) отношений.
В этой связи можно декларировать хорошо известные в специальной литературе (по крайней мере, со времен Ж.-Ж. Руссо) теоретические постулаты об учредительной власти или с разных позиций, блестяще анализировать положения теории разделения властей, выявляя механизм взаимодействия тех или иных ветвей власти в России, но так и не проникнуть в природу самого (взятого "здесь и сейчас") феномена государственной власти. Напротив, Н.Н. Алексеев обращает внимание на устойчивую конфигурацию отечественных социально-властных практик. Внимательное прочтение его работ эксплицирует реальность государственной власти, которая сосредоточена во множестве взаимодействующих в российском социуме, часто, разновекторных сил, "миллионе" столкновений и связей. Отдельной экзистенции, существования вне этой "диспозитивной" сетки государственная власть просто не имеет: "идея", "слово", "дело" оказываются подлинными ее носителями.
Особое видение отечественной модели государственной власти, политического устройства "Земли Русской", выражение характера и образа национального правового и политического мышления, внеправового, но по содержанию юридически значимого способа поведения субъектов (и, прежде всего, народных низов), принятая в социуме концепция свободы, кристаллизуясь во властных практиках, динамике отношений между обществом и государством, не просто отражают коллективные представления, хаотичные структуры "политической повседневности", но во многом, оформляют саму власть, определивают действия механизма государства, те или иные политико-правовые метаморфозы. В рамках подобного подхода национальный государственно-правовой мир, сфера властных отношений осмысливаются в его сугубо человеческом бытии Ц повседневном, духовном, социальном. Микромир повседневности становится в один ряд с макромиром объективных процессов.
В качестве иллюстрации выделим ряд социальных практик, активных отношений (внутри этоса), условий формирования и существования (осуществления) государственной власти в России.
"Особенностью нашего государства было то, что вокруг него на юге и востоке простирались бесконечные земли, где укрыться было действительно легко и удобно Е Поэтому проблема Запада была проблемой, решаемой на конечной территории, а наша проблема разрешалась на территории неопределеннойЕ поэтому западная история следовала принципу социальной интенсификации, мы же шли путем экстенсивным. На Западе, если государство давило, можно было придумать только один исход: усовершенствовать государство и ослабить давление. У нас государство давило по необходимости, но мы не стремились усовершенствовать государство, а уходили от него в степь и в леса. Государство настигало ушедших Ц они опять уходили дальше", - отмечает Н.Н. Алексеев (4), выделяя первую, родившуюся в отечественном этноментальном универсуме практику политической коммуникации Ц "бегство" (уход) от государства.
Действительно, в России уход или бегство долгое время было основным методом социального протеста, хоть сколько-нибудь действенным способом разрешения противоречий между властью и обществом. Например, голландским или французским крестьянам, жителям городов бежать было некуда: они были вынуждены искать различные пути расширения своих прав, которые соответствовали бы их статусу собственника, гарантировали бы защиту от произвольного вмешательства государственной власти в их жизнь, деятельность и т.п. Отсюда и явное "увлечение" развитием юридической стороны социального бытия, и устойчивый интерес населения страны к усовершенствованию политической жизни (формированию правового государства, утверждению принципа разделения властей, многопартийности и т.д.).
Но Н.Н. Алексеев все же представил, описал данную практику лишь отчасти. Несколько иную ее сторону великолепно отметил Н.я. Данилевский. "Куда бы ни заходили русские люди, - пишет Н.я. Данилевский в работе "Россия и Европа", - хотя бы временные и местные обстоятельства давали им возможность или даже принуждали их принять самобытную политическую организацию, как, например, в казацких обществах, - центром их народной жизни все - таки остается Русь-Москва, высшая власть в понятии их продолжает олицетворяться в лице Русского Царя. Они спешат принести ему присягу, поклониться ему новыми странами (например, "вольный" казак Ермак буквально "подносит" Сибирь к трону Московского государя Ц А.М.), которыми они завладели, вступить в непосредственную связь с русским государством" (5). Парадоксально (на первый взгляд), но бегущие, в прямом смысле этого слова, спасающиеся от тех или иных действий (актов) государственной власти на окраинах обширной территории страны люди остаются, продолжают считать себя подданными российской короны, не выделяют себя из отечественного социума, считают государственные интересы Ц своими интересами. Одним словом, экстенсивный путь развития отечественной политико-правовой сферы (даже не смотря на огромные размеры государства) не только не подрывал единства государственной власти, но скорее наоборот, всячески его подчеркивал: переселенцы образуют не новые центры русской политической жизни, а, по сути, только расширяют нераздельное юридико-государственное пространство (6).
Ёскиз власти в России следует продолжить выделением еще одной, имманентной структурным элементам отечественной юридической и политической ментальности властной практики: отношения (оппозиция) народ-царь-бояре. "Возможно, некоторые особенности русского национального характера, русской политической культуры находили отражение в отношении к власти. Автократический стиль властвования каждый ребенок усваивал еще в семье, которая в России и в начале ХХ века оставалась патриархальной. Другая особенность русской политической культуры Ц слабость абстрактных представлений об институтах власти. Крестьяне были более верны Богу, чем церкви, царю верили более чем правительству, Ленину, Сталину Ц более чем партии (7) Еисточники показывают, что в массовом сознании существовало разделение и противопоставление идеального образа вождя, с одной стороны, и партии, власти, государства Ц с другойЕПо традиции простые люди со своими жалобами апеллировали к царюЕ.и, минуя местную власть, искали правду наверху" (8).
Очевидно, стоит соотнести данную "ось" с некоторыми социально-топологическими характеристиками российской государственной власти. "Искоренение бояр, борьба с родовой аристократией были поняты широкими народными массами как истинно народное дело. "Лучше грозный царь, чем семибоярщина" - гласит народная пословица. "Грозное царствие лучше междуцарствия"" (9). Даже в былинном эпосе, песнях, всякого рода сказаниях и легендах российский народ предал забвению русских бояр и так называемых "боярских царей", но, тем не менее (странно, но факт!), сохранил память об одном (хотя, и не только о нем) из самых кровавых персонажей истории отечественного властвования Ц Иване IV (Грозном). "Массовое сознание симпатизировало царю, положительно оценивая его личность, что отразилось, например, в многочисленных в последствии сложившихся песнях о взятии Казани. Иван IV изображался как справедливый царь. Бедствия же, связанные с террором и разорением, воспринимались как естественные и в вину царю не вменялись. Массовое сочувствие способствовало делу истребления бояр, пополнению рядов опричнины, готовой расправляться с ними"(10).
В национальном ментальном фонде (еще раз отметим это) не получили должной фиксации и такие фрагменты истории российского государства и права, как, например, воцарение Василия Шуйского, кондиции Анны Иоановны, либеральные намерения Александра I, реформы Александра II и др., связанные между собой прежде всего тем, что все они в той или иной мере и форме, но все же представляют собой попытки установления в России ограниченного (конституционного) правления, но прочно (на архетипическом уровне) закрепились, причем главным образом в светлых, позитивных тонах и оценках деяния Ивана Грозного "со товарищами" (опричнина, "удачные" походы и разорение собственных же городов на фоне позорного бегства из Москвы перед лицом татарской угрозы в 1571 году, истребление бояр и священнослужителей и т.д.). "Все это показывает, что народу нашему по душе (именно "по душе" - А.М.) был тот крайний тип монархической идеологии, который олицетворен был и в личности, и в воззрениях Грозного царя", - подытоживает Н.Н. Алексеев (11).
Однако справедливо ли это оценивать в качестве "природного влечения" русского народа, как бы забывшего самого себя (идущего прямо "волку в пасть", по сути, на самоуничтожение), к действующим в собственных, антинародных интересах тиранам и тирании? Можно ли отказать отечественному политическому и правовому процессу в наличии собственной логики, определяющей его динамику и сущность, нивелировать национальный характер властных отношений? Видимо, ситуация не так проста, как это хотелось бы представить сторонникам тех или иных европоцентристских концепций, и поэтому требует некоторых пояснений.
Полемизируя с историком С. Соловьевым, государствовед А.Д. Градовский справедливо заметил, что "личность кровожадного тирана, Ивана Грозного, превозносится Соловьевым за то, что он сломил какие-то остатки старой РоссииЕ Вот, следовательно, что значит не заметить народа в истории. Ёто значит не заметить его роли в созидании своих судеб, не понять значения и смысла его идеаловЕ Карамзин не заметил народа, но он не заметил его просто потому, что остановился на внешних фактах истории. Народ в его истории есть, если хотите в качестве декорации или даже хора в пьесе. Но Соловьев заметил эти народные начала нашей древней истории, но заметил для того, чтобы осудить их. И он написал не о России; он не написал даже "Истории Государства Российского", как Карамзин; он написал, как заметил Хомяков, историю государственности в России, т.е. судьбу какого-то политического начала, случайно зашедшего в необозримые равнины нашего отечества" (12). Так это или нет, конечно, еще большой вопрос (не будем вдаваться в подробности дискуссии классиков российской историко-правовой и государствоведческой мысли), но в предлагаемой нами методологической плоскости проблемы поиска национальных оснований государственной власти "невольно наталкиваешься на вопрос: для чего явилось и во имя чего существует это государство? Где его смысл, в чем его призвание? Никакое государство не имеет смысла в самом себе, оно не составляет цели само для себя. Смысл всякого государства как внешнего учреждения в тех живых народных силах и стремлениях, которые ограждаются силою государства и определяют его призвание" (13).
Для того чтобы понять смысл российского государства, а соответственно, и специфику развертывания государственной власти в отечественном политическом пространстве следует обратиться к изучению национальных нравов, политическому, юридическому, экономическому мировоззрению субъектов власти и подвластных, выявить особенности их коммуникации, проследить сложный процесс артикуляции аксиом национального правосознания, ценностных образцов, архетипов правовой культуры, юридического мышления. В свое время И.А. Ильин во введении к работе "О монархии и республике" заметил, "что сущность монархии, как и самая сущность права, - имеет природу сверх-юридическую. Ёто означает, что для разрешения вопроса об отличии монархии от республики необходимо, не выходя из пределов науки, выйти за пределы юриспруденции" (14). Ёта же мысль вполне справедлива и относительно метода ментального измерения государственной власти. Хотя, здесь, видимо, речь должна идти не о выходе за пределы предмета правовой науки, проблемного поля последней, а о выходе за пределы многих традиционных методов юридического исследования: не порывая с научным материалом общей теории государства и права, имеющимися достаточно солидными наработками в области концепции государственной власти, правовой и политической культуры, важно проникнуть в сугубо национальный, религиозный, нравственный смысл исторических фактов, политически и юридически значимых положений дел. И это, впрочем, великолепно осуществили славянофилы и западники, изрядно затянувшаяся дискуссия между которыми как раз и отражает стремление ряда отечественных исследователей к пониманию духовных основ и перспектив развития российского государства и общества.
Обсуждая, так или иначе, оценивая национальную модель власти, представители двух лагерей отечественной политико-правовой мысли неизбежно выходят на рассмотрение альтернативы "Государство Ц Земля (вече, мир, община, выборы и т.д.)". И западники, и славянофилы признают народ, общество в качестве "живой силы", нравственной личности, интересы, убеждения и стремления которой руководят политикой государства, определяют характер государственной власти "или непосредственным юридическим влиянием, или силою мнения, или самим существованием своим" (15), они "видят" народ во властном поле, ищут истинный смысл во всех событиях политической истории, анализируют властные практики и ресурсы и т.д. Однако западники усматривают высшее цивилизующее начало в государственном элементе, славянофилы же Ц в началах культурных, возникших в ходе саморазвития социума. Отсюда и различные трактовки известных метаморфоз национального политического развития, исходных начал властного дискурса (диспозитива).
Так, в отношении такого знакового периода, как Смутное время, С.М. Соловьев пишет: "Вот что выиграла Русь отречением от вечевого быта!". По его глубокому убеждению, Россия вышла из смутного времени, реанимировала и в дальнейшем еще больше укрепила свою государственность, прежде всего потому, что она уже задолго до этого была воспитана государственным началом, напрочь убившем в ней начало вечевое, причем было утрачено не только вече как форма политическая, но и вече как привычка, национальная установка самодеятельности (самоуправления), совещание. "Что выиграла средневековая Русь этим отречением от вечевого быта, показал ясно 1612 год, когда народ, вследствие сознания государственного единства, мог встать как один человек для охранения этого единства" (16). Славянофил А.С. Хомяков возражает: "Соловьев не замечает, что окруженная врагами, разорванная внутри призраком угасшей династии, без царя и без правительства, старая Русь могла только потому и совершить свое великое дело, что она не отреклась от веча, сходки, мира, общины, выборов, самопредставительства и прочих живых своих сил и живых выражений своей силы. Кто сделал Минина выборным все земли русской? Пожарского военачальником? Кто посылал грамоты городовые? Кто, как ни вече, или сходка, или мир? Кто мог это строить? Обычай и исконная привычка к жизни гражданской в городах и селах" (17).
Однако стоит ли дальше углублять славянофило Ц западническую коллизию или с позиций поиска типологической идентификации отечественной политической и правовой систем взглянуть на проблему иначе? По другому обсудить сущность и динамику государственной власти в этот (как, впрочем, и другие) исторический период, остановиться еще на некоторых конституирующих властное пространство социальных практиках. Прежде всего, корректно ли, говоря о диспозитиве власти в ее конкретном национальном преломлении противопоставлять "государево и земское дело", политическую и гражданскую жизнь, искать в каком либо из них (взятом изолированно) первопричину и первоначало, "архе" в вопросе сохранения и развития отечественной государственности? Вряд ли. Скорее всего, ситуацию следует рассматривать сквозь призму властных приемов и стратегий, возникновения в системе власти и управления многочисленных "болевых" точек.
С позиций выявления национальных оснований государственной власти само государство возможно (и должно) представить в трехмерной проекции:
1. государство Ц это система социальных институтов (политических, юридических, экономических, духовных и др.);
2. государство Ц это основное звено политической системы, всегда включено в цепь "государство-общество";
3. государство (особенно в переломные периоды своего развития) обладает способностью "превращаться" в особое общественное образование Ц консолидированный субъект. В частности, В.М. Розин предлагает понимать последний в качестве общественного образования, действующего "как самостоятельный субъектЕ Реализуя собственные цели (ведение войны, повышение благосостояния населения, осуществление реформ и т.п.), консолидированный субъект задает социальным институтам нужные режимы функционирования, а в случае реформ выступает и как социальный Демиург"(18). Кроме этого, особенности имеющего место в определенный момент развития государства и общества консолидированного субъекта сопряжены с сущностными свойствами социокультурной ситуации, а его деятельность, так или иначе, отражает, кристаллизует зафиксированный на уровне юридического и политического мировидения социальный опыт, различные политико-правовые технологии и процедуры, основные противоречия в национальной государственно-правовой сфере, иные характеристики властных отношений.
Итак, используя метод ментального измерения диспозитива государственной власти, возникает принципиальная возможность преодоления разногласий между западниками и славянофилами по вопросу определения исходных начал отечественного политического и правового развития. Видимо, необходим переход в иную теоретико-методологическую плоскость рассуждений. Например, применительно к отмечаемому ранее Смутному времени это выглядит следующим образом. После свержения царя Василия Шуйского, как хорошо известно, образовалось правительство из семи бояр во главе с Ф. Мстиславским (1610-1613 гг.). Правители семибоярщины, опасаясь опереться на широкие народные массы, различные слои населения страны (дворянство, казачество, горожан, крестьян и др.) пошли на явный сговор с интервентами Ц поляками, пригласили на русский престол польского королевича Владислава, пустили поляков в Москву и т.д. Далее, независимо от государства как политического института (в лице правительства Ф. Мстиславского) постепенно формируется самостоятельный консолидированный субъект Ц сначала первое народное ополчение (П. Ляпунов), затем ополчение К. Минина и Д. Пожарского, включающее, в том числе многих представителей правящего класса (патриотически-настроенные бояре, патриарх и др.), ярославское временное правительство "Совет всея земли" - основная цель которого как раз и состоит в радикальном изменении режимов функционирования отечественного государственного механизма, изменение вектора развития правовой и политической систем в сторону сохранения российского государства как самобытного феномена. Консолидированный субъект, таким образом, отвечает на вызов истории Ц угрозу уничтожения отечественной государственности. Результат его деятельности Ц созыв Земского Собора и избрание новой династии. Позже к этому субъекту присоединяется и царь Михаил Романов, очевидно, во многом, разделяющий его цели.
Итак, ополчение К. Минина и Д.М. Пожарского, "Совет всея земли" в ярославле, патриарх (19), патриотический (промосковски) настроенное дворянство и боярство в итоге задает основному политическому институту страны Ц государству Ц требуемый сложной социокультурной ситуацией режим его дальнейшего функционирования. По сути своей, консолидированный субъект выступает (следуя теоретическим обобщениям современной государственно-правовой мысли) ничем иным, как субъектом (носителем) учредительной государственной власти: добивается созыва Земского Собора (одного из властных органов того времени), и реанимирует российскую монархию, действуя в традициях отечественной политико-правовой ментальности, восстанавливает искомый центр власти Ц "истинного по природе" самодержца, Первого номера. Другими словами, "Земля" и "Государство" объединились и учредили, буквально, заново "оформили" национальную политическую и правовую жизнь, и вплоть до начала реформ Петра определили специфику дальнейшего (эволюционного, где-то осторожного, но все таким прогрессивного) развития российского юридического мира.
Скорее всего, понимали это и представители славянофило-западнической коллизии. Так, И.С. Аксаков, в целом, разделяя свойственное российской правовой науке понимание государства в качестве "положительно-правовой формы Родины, где истинным содержанием политики является Отечество" (20), писал: "Все члены и внутренние орудия государственного организма совершали свои отправления в стройном согласии, в духе подчинения и служения одной общей цели, одной общей идее. Другими словами Ц чтобы "земское и государево дело" по мысли нашей старой старины Ц было одно дело, а не два друг другу противоположные" (21). Следует согласиться, т.к. в диспозитиве государственной власти в России, в игре властных сил и распределении властных ресурсов и зон земское начало, живые народные силы либо через их утверждение, либо посредством их планомерного отрицания, но, тем не менее, оказывались в едином с государством политико-юридическом поле. Кажущиеся автономными, оторванными от самобытных нравственных начал движения властных элит всегда "натыкаются" на активную (сформировавшийся консолидированный субъект) или пассивную (молчаливую) позицию "Земли", которая, так или иначе, вносит свои (очень заметные) коррективы во все государственные начинания.
В этом плане, вполне оправдано наше обращение к славянофилам и западникам: первых весьма интересовала именно общественная сторона государственной власти, проявления народной мысли (мировидение) в качестве источника (ресурса) этой власти, вторые же, ничуть не в меньшей мере стремясь к осмыслению собственных правовых образов и образцов, традиций, юридического и политического быта, большее внимание обращали на самодостаточность деятельности государственного механизма, "вдохновляемого" исключительно своими собственными началами, вне, так сказать, имеющих место быть культурных сценариев и реальных социальных отношений (например, сословных, корпоративных, родственных и др.). По этому поводу А.Д. Градовский делает весьма интересное замечание: "Он (К.С. Аксаков Ц А.М.) как видно из его введения, хотел показать, что земские соборы органически необходимо были связаны с историческими идеалами русского народа. Показать это было необходимо, потому что другие историки видели в земских соборах явление незначительное и случайное. Певцы государственности! Глашатаи административного просвещения! Они видели логику, необходимость, строгую последовательность только там, где действовало государство; там же, где приходилось иметь дело с народными силами, они видели случай" (22). Здесь полемика уже идет вокруг двух хорошо известных категорий диалектики: случайность и необходимость.
Однако "случайное есть вообще лишь нечто такое, что имеет основание своего бытия не в самом себе, а в другом" (23). Но может ли, вообще, в политико-правовом поле случайно возникать какое-либо явление и существовать при этом несколько столетий? И в каком "другом" бытии, кроме национального юридического и политического уклада, истории отечественной правовой ментальности можно найти источники Земских соборов, с какими еще иными "силами" их (как, впрочем, и многое другое в самобытном российском мире) можно идентифицировать?
Сама постановка вопросов демонстрирует явную неуместность использования данных категорий диалектики при понимании природы государственной власти, месте и роли вечевого начала в игре отечественных властных практик, соединений тех или иных управленческих стратегий и ресурсов. Ёто не был и не мог быть случай, наоборот Ц "земля" в России никогда серьезно себя не "мыслит" без и вне государства (государя). Представление о диспозитиве государственной власти, обращение к многообразию дискурсов и социальных практик, во многом, преодолевают затянувшиеся разногласия западников и славянофилов, действительно позволяют выйти в иное измерение многочисленных проблем национального государства и права (24).
Очевидно, что правовые, нравственные, религиозные, политические образы и представления российского народа, принципы правового мышления представителей отечественного социума нашли отражение в особенностях политической власти, порядке и характере управления юрисдикции различных государственных и социальных институтов (главы государства, Земских Соборах, боярской думе и др.), тем более что в отличие от простого (чувственного) восприятия, ментальные представления имеют свойства подниматься над непосредственной данностью единичных объектов, неизбежно связывают их со смыслом и обобщают до уровня понятия. В стремлении же осмыслить сущность отечественных властеотношений нельзя ограничиваться исключительно формально-юридическим дискурсом, т.к. "общение" государственной власти и народа в России вообще вряд ли можно считать собственно (в обычном для западной традиции понимании данного термина) правовым. Да и позиция, согласно которой совершенной, органичной любому обществу формой социальной жизни является именно правовой союз является обычным заблуждением, вызванным некорректным отождествлением духовных сфер социальной жизни со способностью имеющих рациональную основу рассуждений, что характерно, прежде всего, для европейской политико-правовой и философской мысли (точнее, мыследеятельности) XVII-XIX вв. Н.Н. Алексеев в этой связи справедливо отмечал, что "правовой союз есть только один из возможных видов духовно-общественной связи, требующий особых усилий для своего существования и характеризующийся особыми свойствами оформленных правом социальных отношений" (25). В рамках же нашего рассмотрения данная мысль звучит следующим образом Ц право является только одним (присущим определенному типу социальной организации) из реально имеющих место в политической системе источников (форм) власти. Следует ли в данном случае заниматься поиском этих "особых условий" существования правового союза государственной власти и общества в России, выявлять "особые свойства" оформленных правом социальных отношений? Для непредвзятого исследователя отечественного политико-правового пространства ответ более чем очевиден Ц в ментальном измерении традиционно имеющего место в стране диспозитива государственной власти юридический компонент в имманентных западной традиции способах и формах своего выражения представлен (!?) крайне незначительно. Нравится это кому-либо в настоящее время или нет, но в тысячелетней истории иные (неправовые, при условии привычного, формального понимания права) социальные практики, прежде всего, определяли и определяют сейчас сущность и российское "властное лицо".
Кроме уже выделенных базовых стратегий и тактик, следует остановиться еще на некоторых производных социокультурных источниках власти, ее публичных и скрытых дискурсах, принадлежащих отечественному ментальному универсуму, проблемах конституирования, существования и трансформации модели государственной власти в России.
Социальная органичность государственного начала. Государственное начало, не смотря ни на что, никогда не воспринималось и не воспринимается национальным (массовым) самосознанием и сейчас (при всем, кажущемся некоторым авторам, современном отечественном антиэтатизме) как начало чуждое, враждебное, противостоящее общественным интересам и, соответственно, личности. Подобное отношение, очевидно, не свойственно российскому политическому и юридическому менталитету. "Русская мысль, - писал П.И. Новгородцев, - переживает стремление к высшей истине Е, чувствуя склонность земной жизни к беспорядку, к анархизму, известное направление русской мысли обращается с особенным и сознательным упорством к идее власти, склоняется перед оковами государства и порядка. Тоску по силе и властиЕмы встречаем уже в самом начале нашей истории" (26).
Олицетворение государственной власти. Отечественному политико-правовому менталитету свойственна потребность олицетворения "государственного (читай, государева) дела". Более того, олицетворяется "не только верховная государственная власть как таковая, но и самое государство, политическое единство страны, сам народ" (27) (олицетворенное единство).
Однако "истинный" царь (глава государства) на уровне отражения государственного механизма страны в общественном сознании, фиксации национальной модели управлением в архитектонике национального политико-правового менталитета оказывался как бы "вынесенным за скобки" реалий государственной жизни, являлся сакральным символом. Он над Ц и вне Цмеханизма власти, но в тоже время Ц обязательное условие (номер Первый) существования этого механизма. В рамках отечественной социально-юридической парадигмы "государь" в высшей степени "антиномичен": он действительный центр российского политического и правового пространства Ц "холопий своих мы вольны жаловать и казнить" (28) - и в тоже время в представлении большинства населения всегда "свободен" от всех возможных ошибок и неудач, допущенных абсолютно подчиненным ему же государственным аппаратом (элитой, правящим классом и др.). Из данной ментальной установки, видимо, и вырастает социальная практика противостояния "природного" (не только и не столько по рождению, сколько по своим качествам) царя и всякого рода самозванцев, "истинного" царя и выборного.
"Иван (Иван IV Грозный Ц А.М.) сообщал Баторию, что он природный Государь, получил свой трон в наследство от прародителей, соизволением Божьим, а не "хотением многомятежной толпы"" (29). И в этом смысле, после погружения в "глубины" отечественной политической жизни, народные представления (антиномичные с позиций "чистого" рационализма) о месте и роли властного центра в российском государстве уже не кажутся столь удивительными и необъяснимыми. Тоже самое можно сказать и о таких взаимоисключающих событиях, как небывалая активность населения в деятельности соборов и отсутствие значимых попыток юридического закрепления какими-либо социальными группами своих политических прав, не говоря уже о признании прав других слоев как обязательном условии сохранения прав собственных. В лучшем случае, ситуация складывалась по упоминаемому ранее принципу "перетягивание одеяла" гражданских прав от одного сословия к другому: свободы и привилегии стремились забрать друг у друга Ц по горизонтали - но только не у власти Ц по вертикали.
И.И. Дитятин справедливо отметил: "В московском государстве никакой борьбы не существовало: власть царя Московского объединяла все и всё: тягловое население государства всё шло за ним, шло неуклонно и беспрекословно; отдельные слои населения борьбы между собой не вели: не за что было вести ее в смысле западно-европейской борьбы"(30). Ёто в западной правовой традиции вертикальные отношения власти и подчинения имели контрактную природу, выступали как собственно юридические отношения. Так, еще в 1089 г. папа Григорий VII утверждал, что правитель связан с народом своего рода договором, а позже глоссаторы полагали, что король Ц это quasi procurator (как бы представитель) народа. В рамках же отечественного юридико-политического ментального универсума народ и царь считались просто неразделимыми: последний Ц государственное "лицо" первого. Видимо, это и есть граница, отделяющая в русских политических представлениях боговенчанного царя, "никому и ни в чем ответа давать не должного", от "убогого короля" в европейских державах.
Служение: "государственная власть Ц общество". В государственной традиции России, в ходе сложной эволюции ее политической и правовой жизни, очевидно, сформировалась иная, незападная версия властных отношений. Точнее это собственно российский сценарий власти. "Русская государственность, русская национальность и русская культура идет своим собственным путем, впитывая в себя ряд чужеродных влияний, но, не повторяя никакой иной государственности" (31). Закрепление публичного правового порядка здесь осуществляется преимущественно в нравственных, религиозных или идеологических нормах, принятых на уровне национального мировидения, вписавшихся в архитектонические структуры отечественной ментальности. Поэтому и организация политической власти в стране (и это отмечали такие разные по своим политическим ориентациям авторы, как И.А. Ильин, Н.Н. Алексеев, К.П. Победоносцев, И.Л. Солоневич, Л.А. Тихомиров и др.) выходит далеко за формально-договорные (конституционно-декларативные) рамки и, соответственно, не может обладать исключительно юридическим характером (32). В итоге, известная формула классического либерализма, выражающая нравственно-юридические начала в отношениях между государством и индивидом, один из основополагающих принципов правового государства Ц взаимная ответственность государства и личности Ц на самом деле, оказался чуждым отечественной политико-правовой жизни. Последнее, опять же связано с особым способом социализации юридических и политических принципов и воплощающих их на практике норм позитивного права, который свойственен национальному правовому менталитету. В этих, максимально приземленных к российскому юридическому быту условиях, мы естественно не обнаружим и такой ассоциативный ряд, как право, личная свобода, автономная и юридически (формально) равная по отношению к другим личность, а соответственно, незыблемость ее собственности и частной жизни.
Более того, "в эпоху Московского государства мы можем наблюдать следующий вид правоотношений между властью и народом: правообязанностям на одной стороне соответствуют односторонние положительные обязанности другой. Идеальным примером таких правоотношений может считаться неограниченный монарх, который рассматривал свою власть не только как право, но и как обязанность по отношению к подданным, как служение им, имеющее религиозно-нравственную природу" (33). Такой и только такой образ власти, правления и правителя оказывается в достаточной мере воспринятым и поддержанным большинством населения России, получает устойчивую (на века) положительную оценку.
Распространение, диффузия моделей (образцов) государственной власти и права идет далеко не в прозрачной среде с чистого, готового к формальной рецепции правосознания (в широком, непозитивистском его понимании), а в очень насыщенной, "туманной" сфере мощного поднормативного регулирования Ц обычного, религиозного, корпоративно-общинного и др. И одностороннее наращивание формально-правовых конструкций здесь не приводит к каким-либо ощутимым положительным изменениям, выхолащивается в простое декларирование и пустые пожелания. Поэтому, вовсе неслучайно то, что в России отношения между государством и обществом (личностью) традиционно построены именно по принципу служения, и, в принципе, не замыкаются на инотрадиционный постулат о "взаимной ответственностиЕ" оказываются органичными основам отечественного нравственного бытия.
В целом же, Н.Н. Алексеев придерживается мнения Л.И. Петражицкого о существовании двух видов правового регулирования: системы лично-свободного права, основой которого служит управление человеческим поведением через "децентрализацию" власти, автономизацию личности, корпораций, общества в целом, и системы так называемого "права социального служения" или "централизованный" правовой системы (34). Как было уже отмечено ранее, первый вид правовых отношений между властью и народом в мировой истории наиболее полное воплощение получил в ново-временной и новейший период развития государств Западной Европы и Северной Америки. Н.Н. Алексеев называет его не иначе, как "механическим многосторонним правоотношением" с положительными обязанностями у обеих сторон (35). Он противопоставляет механической, внешней связи между правами и обязанностями органическую, внутреннюю связь. В диалоге государственной власти, социума, индивида в контексте отечественной юридической ментальности обнаруживается не сочетание (сопряженность, противопоставление) прав и обязанностей его субъектов, а именно слияние последних в одно целое Ц общий модус (меру, образ, способ) у каждой из сторон данного правоотношения.
Русское государство исторически основано лишь на "правообязанности" - результате подобного слияния прав и обязанностей Ц субъектов (объекта) властных отношений. Законность в сфере властных отношений имеет здесь другой (выходящий собственно за правовое регулирование) предел. Природу этих отношений Н.Н. Алексеев ищет, реконструируя юридическую дефиницию категории "публичность". "Вопрос этот много выигрывает в своей ясности, если подходить к нему не с точки зрения юридической догмы, но путем непосредственного выразумения смысла, заложенного в понятии "публичный". В более узком и специальном значении понятие "публичный" применяется для обозначения того, что не погружено в себя, не партикуляризировано и что, следовательно, связано с "другим", заинтересовано в нем и живет его жизнью. Отсюда идея "публичности" указывает на связь с "обществом", предполагает отношение к обществу, как целомуЕ Можно сказать, что в отличие от партикулярного эгоизма проявление "публичности" совпадают с тем, что называется "жертвенностью", - с отказом от партикулярных элементов, служением людям, обществу, общественному целому. В этом смысле всякая политическая власть, как власть "публичная", не может быть властью, построенной на личном, партикулярном, хозяйском, эгоистическом интересе"(36). Идея публичной власти в России необходимо предполагает социальное служение. "Антиномичный" по своему положению русский царь (правитель) просто не может быть сведен к "обычному" "хозяину земли русской". Так или иначе, но в привычных для большинства населения образах власти, принадлежащих национальной ментальности, глава государства оказывается вовлеченным в особую практику социального служения, имеющую свою регулятивную специфику, неповторимый колорит проявлений. Политическая власть "в качестве некоторого минимума должна считаться с "общественностью" Ц должна сообразно с ней направлять свои действия и поэтому публичные отношения можно в полной мере назвать отношениями, построенными на "социальном служении". Не ясно только, почему такое направление "публичной" власти должно всегда идти путем права. Разве идея "служения" не есть идея, прежде всего, чисто нравственная? И разве власть, сознающая свои нравственные обязанности, будет хуже служить целому, чем власть, построенная на праве?" (37).Специфика российской политической истории такова, что в поисках внешних форм социальной самоорганизации, процессе культурной идентификации национального права отечественное государство (в итоге) приемлет лишь органическое сочетание прав и обязанностей. При таком варианте, право является лишь следствием нравственной обязанности, другими словами правовая форма как основа организации и функционирования государственной власти Ц вторична, и таковой, соответственно, предстает в восприятии и представлении различных слоев населения, напротив, нравственные качества власти (властителей) Ц первичны, часто, гиперболизированы в образах, находят свое отражение в привычках, эмоциях, иных поведенческих актах большинства представителей отечественного социума.
  1. Так, еще Г.В.Ф. Гегель в предисловии к "Философии права" писал: "Е я замечаю, что даже платоновская республика Е по существу отражала не что иное, как природу греческой нравственности". (Гегель Г.В.Ф. Философия права. М., 1990. С. 53.)
  2. Лебон Г. Психология народов и масс. СПб., 1995. С. 12.
  3. Алексеев Н.Н. Русский народ и государство. М., 1998. С. 68.
  4. Алексеев Н.Н. Указ. Соч. С. 73-74.
  5. Данилевский Н.я. Россия и Европа: Взгляд на культурные и политические отношения Славянского мира к Германо-романскому. СПб., 1995. С. 412.
  6. Даже знаменитая русская вольница, "которой русский народ присвоил имя "казачества", - явление не знакомое Западу, но составляющее типичную особенность Московской и Литовской Руси" самоотверженно служит центральной власти, является, как выяснилось в истории, носителем монархических идей, защитником монархических интересов. (Подробнее об этом см.: Алексеев Н.Н. Указ. Соч. С. 74-75.).
  7. Великанова О.В. Функции образа лидера в массовом сознании. Гитлеровская Германия и советская Россия // ОНС, 97. № 6. С. 168.
  8. Там же. С. 169.
  9. Алексеев Н.Н. Указ. Соч. С. 77
  10. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. Новосибирск. 1997. Т.1. С. 120.
  11. Алексеев Н.Н. Указ. Соч. С. 77.
  12. Градовский А.Д. Сочинения. СПб., 2001. С. 332-333.
  13. Там же. С. 333.
  14. Ильин И.А. О монархии и республике // Вопросы философии. 1991. № 4. С. 109.
  15. Градовский А.Д. Указ. Соч. С. 333.
  16. Соловьев С.М. Шлецер и антиисторическое направление // Сочинения. М., 1995. Т. XVI. С. 323
  17. Хомяков А.С. Сочинения. М., 1994. Т. 1. С. 525.
  18. Розин В.М. ёридическое мышление. Алматы, 2000. С. 106.
  19. Известный польский историк и юрист К. Валишевский отмечал: "В начале октября 1611 года в земской избе Нижнего Новгорода собрались потолковать о бедственных временах. Прибывшее накануне послание Гермогена поразило унынием умы. Оно уведомляло о новой опасности, грозящей православной вереЕ Уже с начала года в несколько приемов, письменными посланиями и устными наказами, патриарх призывал нижегородцев к оружиюЕ" (Валишевский К. Смутное Время. М., 1989. С. 374-375.).
  20. Ильин И.А. О сущности правосознания // Собр. Соч. в 2-х т. Т. 1. М., 1993. С. 176.
  21. Аксаков И.С. Еще об уездном самоуправлении // Собр. Соч. в 5 т. Т. 5. М., 1887. С. 455.
  22. Градовский А.Д. Указ. Соч. С. 342.
  23. Гегель Г.В.Ф. Ёнциклопедия философских наук. Т.1. Наука логики. М., 1974. С. 318.
  24. Напомним, что еще отечественные евразийцы делают попытку выйти за рамки оценки русской политической и правовой истории с позиций дискуссии славянофилов и западников. Н.Н. Алексеев и другие авторы стремились к осознанию отличий, свойственных российскому праву и государству, на основе которых можно сделать вывод об особых архетипах правовой и политической культуры народа.
  25. Алексеев Н.Н. Основы философии права. СПб., 1999. С. 206.
  26. Новгородцев П.И. О своеобразных элементах русской философии права // Сочинения. М., 1995. С.376, 382.
  27. Ильин И.А. О монархии и республике // Вопросы философии. 1991. № 4. С. 131.
  28. В Московском государстве подданным легче было представить страну без народа, чем без царя.
  29. Радзинский Ё.С. Кровь и призраки Русской смуты. М., 2002. С. 74.
  30. Дитятин И.И. Из истории местного управления // Статьи по истории русского права. СПб., 1895. С. 295-296.
  31. Солоневич И.Л. Народная монархия. Ц М., 1991. С. 7.
  32. Павел Флоренский отмечал, что в сознании русского народа самодержавие Ц не юридическое право, не результат человеческой договоренности (как Западной Европе), а "милость Божья", т.е. понятие вероучительное. Подробнее об этом см.: Религия в истории и культуре / Под ред. М.Г. Писманика. Ц М., 2000. С.400-402.
  33. Алексеев Н.Н. Обязанность и право // Русский народ и государство. М., 1998. С. 164.
  34. Подробнее см.: Петражицкий Л.И. Теория права и государства в связи с теорией нравственности. СПб., 1910. Т. 2. С. 712.
  35. Алексеев Н.Н. Обязанность и право // Русский народ и государство. М., 1998. С. 159.
  36. Алексеев Н.Н. Основы философии права. СПб., 1999. С. 216-217
  37. Алексеев Н.Н. Указ. Соч. С. 217
Обратная связь
Поиск
 что:  
 где:  
Статьи Мордовцева А.Ю.
- новые -
Природа права в пространстве культуры.
Юридическое мышление в контексте сравнительного правоведения: культур-антропологические проблемы.
ПРОГРАММА ПРАВОВОГО ОБРАЗОВАНИЯ ШКОЛЬНИКОВ  г. ТАГАНРОГА
- остальные -
Российская политико-правовая мысль: Ценностные ориентации нового дискурса
* Мишель Фуко: Поиск оснований государственной власти
Образ государственной власти в российском политико-правовом пространстве (к вопросу о методе ментального измерения в современной правовой науке)
  
Ответственный за реконструкцию сайта: Стоянов Е.В. quick_sev@mail.ru
Hosted by uCoz