Известная фраза - «времена меняются, а проблемы остаются» - как нельзя лучше подходит к современным реалиям. И уже ни у кого не вызывает сомнения, что на протяжении последних десятилетий ключевой проблемой, которая так или иначе затрагивает все сферы жизни российского общества, является – проблема власти. Не случайно, основная стратегическая задача развития и укрепления современного российского государства, как отметил Президент РФ в своём  ежегодном  послании Федеральному Собранию^[i], заключается в построении организационно-крепкой и эффективной власти на всех уровнях.  Действительно, ранее сложившиеся в стране властные практики во многих случаях естественно тормозят наметившиеся в середине 90-х обновления отечественной политической системы, изменения в содержании правовой жизни общества. Поэтому создание нового режима властвования и процедур функционирования властных институтов^[ii], которые смогли бы фактически отражать и регулировать интересы граждан,  все еще стоит на повестки дня современных российских реформаторов.

В отечественном государствоведении, как и в российской политики последних лет, достаточно отчетливо проявляется стремление к поиску простых ответов на сложные вопросы. Например, наиболее распространенным определением власти является следующее: «Это отношения господства и подчинения, при которых  воля и действие одних лиц (властвующих) доминирует над волей и действиями других лиц (подвластных)»
(С.С. Алексеев).  Или «государственная власть – это концентрированное выражение воли правящих социальных групп» (В. Корельский). Проблема, казалось бы, ясна и прозрачна. Однако даже  поверхностный анализ существующих в современной России властных практик опровергает предыдущие утверждения. Кто подлинный субъект государственной власти? Народ, парламент, Президент … Последний в послании Федеральному Собранию РФ прямо заявил, что «органы местного самоуправления часто осуществляют функции органов государственного управления» или «в стране вообще формируется своего рода “теневая юстиция”». В этих условиях по неволе теряешься по поводу определения подлинных субъектов государственной власти периода так называемых демократических преобразований, а также перестаёшь доверять привычному (знакомому по многим работам  корифеев отечественной правовой и политической мысли) пониманию природы самой власти.

В этом контексте весьма актуальным для теоретических исследований становится рассмотрение самого феномена власти, его исторический генезис и определение этого сложного социального явления. Вообще, тема власти поднималась в любой науке, так или иначе связанной с обществом, ибо по большому счету власть существует везде, где есть устойчивое объединение людей, этим и объясняется её социальный характер. Данная проблематика исследуется в рамках многих научных направлений, которые рассматривают те или иные аспекты этого феномена, расставляя различные акценты на тех или иных её проявлениях. Именно многообразие взглядов на проблему власти предполагает формирование и развитие единой науки о власти – кратологии и её отдельных отраслей, рассматривающих конкретные проявления власти^[iii]. С теоретико-методологических позиций появление подобной области исследования более чем оправдано. В широком смысле объектом кратологии является – власть, государственная власть, экономическая, политическая и другие ее проявления в различных сферах социальной системы. В свою очередь, предметом исследования выступают: явления, закономерности и принципы существования власти и властных отношений, независимо от того, в какой социальной сфере они возникают.

Вслед за М. Фуко можно предложить следующий подход  к властному дискурсу (или к аналитике власти). Так,  каждой исторической эпохе соответствуют определённые дискурсивные практики, в контексте которых действует человек и, где формируются различные виды «культурных знаний»^[iv] или дискурсы, представляющие собой определённую форму сознания, языкового кода и мышления, в рамках которых те или иные явления мыслятся. Эта система дискурсов порождается и реализовывается в различных социальных практиках как свод запретов и предписаний. Совокупность дискурсов различных явлений как «определённых способов осознания, мышления и языкового выражения»^[v] образуют единую систему знаний, представлений своего времени – «эписистему»^[vi]. Поэтому для того, чтобы схватить, осознать различные явления необходимым видится произвести историческую реконструкцию феномена власти, как явления, которое конструируется (порождается) в тех или иных социальных практиках. Действительно, это позволит понять и разобраться в сложном лабиринте хитросплетений власти, взять дискурс этого явления. И соответственно понять, как такое социальное явление конструировалось, в различных эписистемах, существовало и затем трансформировалось. Стало быть, сообразно этим принципам нас будет интересовать далее как рассмотрение социального значения, ценности, так и в целом роль власти в различные эпохи. Выявление того общего, неизменного стержня (назовём его «архетипом власти»), который пронизывает каждую дискурсивную практику и который, очевидно,  во многом предопределяет представление и мышление об этом понятии на протяжении всей истории. Именно с такой целью нам придется считаться далее и придерживаться такого направления во властном дискурсе. В этом контексте, ниже представлен кратологический дискурс как попытка анализа различных концепций власти в том или ином виде дискурсивно-властных практик.

В поиске её определений мы всегда сталкиваемся  с первоосновой бытия, ибо это явление корнями уходит в глубокую древность. Суть этого явления в том, что оно своим возникновением  предшествует и государству, и, соответственно, политической жизни общества. Первое проявление власти, вероятно, можно отнести к первобытному устройству жизнедеятельности людей. Представляется, что именно на этом этапе  появилась не только власть как определённый механизм общения между людьми, регуляции и организации взаимодействия людей, но так же такие явления, которые описываются современной терминологией, как суверен, представитель (носитель) власти и т.д.  Нет так же сомнений, что именно здесь оформляются первые властные практики. Весьма актуальным с современной позиции, видится следующие положение: созданные в самом рассвете жизнедеятельности человека определённые культурные нормы и, в рамках них, определённые принципы мышления и деятельности способствовали персонификации сил действующих на человека. Здесь можно отметить, что созданная уже в племенных образованьях властная схема «субъект – объект», становится неким «архетипом власти», который как стержень пронизывает каждую эпоху. Эта властная схема, как определённая интенция мышления, манифестировались, воспроизводилась и конструировалась сызнова, принимая ту окраску, то содержание властных отношений, которое было свойственно тому или иному этапу развития. Так, например, в племенной организации жизнедеятельности человека субъект был растворён в природе и приписывался определённому её проявлению. Где человек выступал как Объект действий этих сил. А институты шаманства и старейшинства представляли здесь особые связующие звенья между объектом и субъектом, легитимируя своё право на управление, наложение санкций и разрешение конфликтов.

Первый интерес к власти, её сущности и социальной значимости
(social value) и, соответственно, к её научному рассмотрению и объяснению появляется еще в Древней Греции, Индии и Китае. Вероятно, именно благодаря их высокому социальному  развитию возникла потребность  в понимании и объяснении как власти самой, так и сложившихся властных практик. Важно подчеркнуть, что как в Древней Греции,  так и в Древнем Китае и Индии при всёй общности  и существующих различиях взглядов на власть  речь в основном шла  о власти государственной, а самому феномену власти уделялось или малое значение, или не уделялось вообще. Думается, что это объясняется обстановкой и контекстом социального запроса на тот или иной вид интеллектуальной деятельности. Так, например, сложившаяся властная теория  и органично связанные с ней  социальные практики акцентировали внимание и очерчивали направления развития  античной мысли на создание таких механизмов, которые были бы способны  обеспечить политико-правовую гарантию античной демократии^[vii]. И, как видеться, это способствовало развитию теории государственного управления,  описывающей рациональное взаимодействие между носителями власти и объектами управления.

Содержание отдельных фрагментов древних текстов наталкивают нас на то, что власть понималась в древний период как определённое средство (инструмент) достижения гармонии (Конфуций), идеального государства (Платон, Аристотель) или для преодоления социального хаоса (Мао-Цзы). Этот инструмент всегда приписывался четко определённому субъекту (носителю, атрибуту власти). В основе концепций и трактатов различных мыслителей лежала «забота» о том, кто должен быть сувереном, обладающим единой властью, как его воспитать и каким образом он ею (властью) должен распоряжаться. Происхождение власти в большинстве случаев объяснялось или божественной природой или уже договорной теорией. Особого разговора заслуживает и то, что, в основном, древнегреческие философы, «… называя свои работы «Политик» или «Политика», в центре внимания выдвигали не политику так токовую (в её современном понимании), а власть. Кстати говоря, политику они и понимали как власть»^[viii].

Несомненный интерес вызывает изменение властных практик, механизмов легитимизации власти и конструирование теории власти непосредственно в Средневековой цивилизации. Распад Римской империи показал невозможность функционирования государства-конгломерата без налаженных связей, эффективно действующих технологий и процедур легитимации верховной власти. Выработанные властные практики в Древней Греции были не способны обеспечить устойчивость политической системы огромной империи, что в свою очередь привело к трансформации властных отношений и способов легитимации власти. Уже начиная с II в. до н.э. происходит постепенное конструирование иной системы отношений созвучной реальности, на которую, без всякого сомнения, оказало большое влияние христианство. Так, при сохранении принципа властных отношений – субъект-объект, власть наделяется божественным происхождением  и её единственным представителем на земле является монарх  и церковь (Ф. Аквинский, А. Августин и др.). В рамках данного исторического периода постепенно строилась такая организация власти и системы коммуникаций, которая обеспечивала бы определенную политическую и социальную стабильность, с жесткой иерархией и чётким позиционированием, где каждый при рождении занимает определённую социальную нищу (позицию) в определённом социальном слое. Весьма любопытен взгляд Макиавелли. Именно он даёт истоки становления науки о власти как самостоятельной отрасли знаний, имеющей собственный предмет анализа – власть, делает первые методологические зарисовки, с помощью которых должна изучаться власть. Так с его точки зрения методами исследования должны являться: наблюдение и сравнение, которые затем дают пищу для теоретического  осмысления и конструирования государственных концепций. Без сомнения, можно сказать, что дальнейшее развитие кратологической мысли идет именно от Макиавелли. В частности, после него рассмотрение власти переносится с божественного  на её социальное проявление, как сферы взаимодействия людей, руководствующихся собственными интересами.

Специфика эпохи Возрождения (Нового времени) характеризуется всё большим возрастанием противоречий между различными социальными группами. Развитие экономических отношений, частной собственности приводит к ещё большему неравенству  между слоями. Но вместе с тем ослабляется иерархическая структура общества, возрастает социальная мобильность (снижаются барьеры на прохождение из одного социального слоя в другой). Складываются новые практики, где человек учится жить, ориентируясь не на церковь, а, прежде всего, на себя и общество^[ix].  Человек получает больше свобод в экономическом и политическом плане. Он уже воспринимается не как подданный, а как индивид, государство же выступает уже как совокупность индивидов (консолидированный субъект). Но, с другой стороны, рухнувший некогда стабильный средневековый порядок рождает социальную и политическую напряжённость^[x]. Естественным образом все эти изменения порождают иные нормы общественного поведения, создают новую технологию власти, ориентированную на нравственные и другие императивы  поведения  - уже отдельного человека. Складываются новые властные практики, опирающиеся не столько на репрессивные техники, сколько на социо и психотехнические, в контексте которых человек осваивает новые реалии. К тому же важным кажется то, что преемственность римского права и принципов построения политико-правового пространства Древнего Рима, появление и развитие первых mass media (книго- и газетопечатанье) приводит к революционному  изменению взглядов на власть и механизмы её осуществления и легитимации. Прежде всего, в роли легитимных субъектов власти выступают государство и его аппарат. Не смотря на создание в европейской практике таких символов, как свобода, равенство и др., отношение между субъектом (государство) и объектом (общество) носят асимметричный характер. Где государство играет более важную роль в социальной системе. Процесс коммуникации носит в основном односторонний информативный характер. Государство со своей стороны  постоянно информирует общество «о себе», создавая определённые образы и символы, через которые общество воспринимает государство и его деятельность. Основные техники власти, с одной стороны, основываются на применении репрессивного механизма как действия во благо народа, с другой стороны, строятся на создании «социальных привычек» (сознательное восприятие обществом единого комплекса образов, символов, правовых и нравственных норм), т.е. определённого вида «желаемых» социальных реакций на те или иные действия власти. Этот комплекс изменений в целом приводит к определённой политической стабильности и дальнейшему развитию. В свою очередь фундаментальные сдвиги в социальной и политической сфере повлияли на развитие властной теории, неоценимый вклад в которую внесли такие крупные мыслители как: Т. Гоббс, Д. Локк, Ш. Монтескье, И. Кант, Г. Гегель, А. Токвиль и др. Главной чертой всех учений является рациональный подход к власти, она больше не трактуется как божественной начало. Центральной идей эпохи Нового времени становится правовое равенство и свобода всех граждан. В основе которых лежит попытка выявить, объяснить возникновение государства, основные законы его развития, сущность власти, принципы отношений между обществом и государством.

В настоящее время наблюдается всплеск интереса к власти: в огромном массиве публицистической и научной литературе можно найти самые разные трактовки  и подходы к определению сущности власти. Потребность в таком рассмотрении актуализируется: во-первых, в силу того, что современный кратологический дискурс  привёл к накоплению различного рода материала, делающего понятие власти трудно уловимым и спорным. Эта аморфность приводит в научных кругах к расхождению по поводу объекта анализа. Во-вторых, в постоянно усложняющихся социальных отношениях на второй план стали отходить репрессивные техники власти, всё больше власть становится анонимной и невидимой^[xi], где анализ её старыми субъектно-ориентированными методами не позволяет постичь всю многомерность этого явления. В-третьих, с выработкой механизмов подконтрольности и эффективности деятельности власти  и т.д. Таким образом, реальность ставит перед нами ещё больше задач, чем ответов.

Можно смело предположить, что данные дискурсы власти, не смотря на все их противоречия, нуждаются в систематизации накопленного материала, его последовательном осмыслении и соотнесении с реальностью.

Вероятно, большего внимания заслуживает разделение всего многообразного, исторически накопленного  материала на три больших класса – атрибутивные концепции, трактующие власть как атрибут, субстанциональное  свойство субъекта;  реляционные доктрины, которые обосновывают власть как определённый вид социальных отношений и интеллектуально-технологический подход, рассматривающий власть как  многократно опосредованный механизм общения и социального взаимодействия на сложном коммуникативном уровне. 

В рамках первой группы концепций выделяют следующие. 
Потенциально-волевые и инструментально волевые, где власть рассматривается как сущность, субстанция или вещь (Т. Гоббс, Г. Гегель, Ф. Ницше, М. Вебер и др.). В основном, такое отношение к власти было характерно традиционным обществам.

Конфликтологические теории. Были представлены К. Марксом,
Ф.  Энгельсом, В. Лениным и другими последователями. Власть понимается как отношения господства и подчинения одного общественного класса другим. Возможность такого господства в первую очередь опирается на экономическое неравенство, а также на занимаемое место определённого класса в общей социальной системе.

Структурно-функциональные концепции (Т. Парсонс, Д. Истон,
М. Крозье, Г. Алмонд). Наиболее фундаментальные разработки этого подхода принадлежат Т. Парсонсу.  Он отходит от традиционного, одномерного рассмотрения власти как силового инструмента, исключив из её определения принуждение, манипуляцию, силовое давление. При этом власть выступает как посредник в системе общественных отношений, роль которой в обществе – отождествляется с ролью денег. Власть в данном случае  имеет не «потребительскую стоимость», а «меновую». То есть «как обладание деньгами даёт возможность приобретать различные блага и услуги, так и обладание властью обеспечивает выполнение широкого набора политических обязанностей и функций» ^[xii]. Парсонс привносит существенный вклад в развитие кратологической мысли, обосновывая то, что власть принадлежит не отдельным индивидам, а есть достояние коллектива. В этом контексте субъект становится уже не формой власти, а производной от неё. Так индивиды «вкладывают» своё доверие в определённые институты или лица, которые в свою очередь и выступают представителями интересов определённых социальных групп. Добавим, что кроме способности принимать решения и способности добиваться их обязательного выполнения, по Парсонсу – власть обладает возможностью мобилизовать ресурсы  общества  для достижения общих целей. Близкие Парсонсу идеи были высказаны Д. Истоном, который внёс в политическую науку основные принципы и методы системного анализа. Так, он понимает политическую систему как механизм авторитетного распределения ресурсов. Акцентирую внимание на способности власти принимать значимые для общества решения, привнося и поддерживая определённые ценности^[xiii]. 

С точки зрения автора, необходимым представляется выделить формально-управленческий подход к легитимной природе власти. Где последняя выступает в первую очередь как власть государственная, которая заключается в возможности и способности доминирующего воздействия управляющего субъекта (государство и его органы) на управляемый объект (общество, социальные группы). Суть этого подхода характеризуется тем, что он рассматривает власть только с позиции правовой организации социума, а механизм власти представляется как орудие государственного управления. Последнее имеет сложную иерархическую структуру, где формальный субъект власти – граждане (определённой страны), которые затем передают  свои властные полномочия  официальному  агенту – государству. Опираясь на это общее представление можно сказать, что власть в данном случае мыслится через идею политико-правовой организации и управления. Где государство  осуществляет применение власти для выполнения возложенных на него функциональных задач, она призвана охранять закон и сдерживать  свободу, она составляет центральный стержень всякого общественного порядка.

 Следующая группа концепций представлена бихевиоралистическими и интеракционными теориями.

Бихевиоралистические теории (Г. Лассуэлл, А. Каплан, Р. Даль, П. Бэкрэк, М. Бэрэтц и С. Льюкс) власти. Формируя общий принцип и основные идеи этого подхода к определению власти, можно говорить о том, что всё многообразие властного общения сводится и объясняется с позиции отношения – между акторами и их волевыми стремлениями, убеждениями и, естественно, интересами. Так, например, Г. Лассуэлл и А. Каплан конструируют власть из следующих элементов: контроль над ресурсами, участие в принятии решений и обладание волей и влиянием^[xiv]. Где власть представлена как определённый вид (действие) по осуществлению влияния, в рамках которого могут быть применимы ряд публичных (легитимизированных самими акторами) санкций.

В свою очередь Р. Даль пришел к выводу об отсутствии монолитного носителя власти, доказывая, что ни один лидер и ни одна элитарная группировка не в состоянии иметь полного контроля над всеми властными рычагами. Он высказывает один из важных, как видится, императивов этого подхода – пока между акторами не будет «соединения», говорить о существовании властных отношений не представляется правомерным^[xv]. Согласно этому подходу «иметь» власть означает  «осуществлять её», что предполагает не диспозитивное понимание власти, как способности и возможности осуществить властное влияние,  а в смысле – социального действия. Действительно, здесь можно согласится с тем, что такое понимание властных отношений переносит исследователя с «аморфного пространства» диспозитивного понимания возможных властных проявлений в плоскость конкретных действий и социальных отношений, их практик, стратегий и технологий. Более того, власть измеряется Далем степенью влиянием на принимаемые решения в сфере публичных практик, что в свою очередь подразумевает конфликт и оппозицию между различными сторонами (акторами). Дополняя концепцию Даля,  П. Бэкрэк и М. Бэрэтц^[xvi] отмечают, что власть может проявляться не только в условиях открытого конфликта  при принятии тех или иных решений, но и в ограничении сферы принятия решений. Эти ограничения связаны с обеспечением «безопасного поля» социальных и политических практик, в рамках которого актор без опасности для себя может осуществлять принятие управленческих решений. Так, по Бэкрэку и Бэрэтцу распространение благ и привилегий в обществе не равномерно, это неравенство поддерживается «мобилизацией склонностей», представляющие  собой определённые правила игры (комплекс ценностей, убеждений, ритуалов и т.п. – создающих эти правила), которые систематически и стабильно обеспечивают выгоду определённых индивидуумов и групп за счёт других. Главным методом поддержания «мобилизации склонностей» является не принятие решений, которые могут привести к выходу из «безопасного поля» действий и нарушению в целом правил политической игры и к перераспределению ресурсов. Власть в этом контексте - это один из видов успешного контроля.

Интеракционные концепции власти (К. Шмитт, Р. Дарендорф и др.). Представители данного направления рассматривают власть, как механизм стабилизации в совокупной системе общественных отношений. Власть играет здесь роль регулятора конфликтов, непрерывно упорядочивая возникающие между различными группами, классами, индивидами противоречия, связанные в первую очередь с распределением и перераспределением значимых для них ресурсов. Р. Дарендорф в своем социально-управленческом анализе представляет общество как конфликтующие социальные группы, положение которых зависит от определённых функций, выполняемых в обществе.

 В рамках интеллектуально-технологического подхода можно выделить два основных направления, коммуникативные теории и постструктуралистические концепции, изучения и рассмотрения властной проблематики, которые относят к наиболее сложным и комбинированным подходам. Однако, современная исследовательская практика, вне всякого сомнения, свидетельствует о том, что  основные принципы, выработанные в рамках этих теорий, не получили пока должного внимания и авторитета. Они редко встречаются в политических исследованиях, научно-монографической и учебной литературе. Добавим, что без их рассмотрения и анализа весьма обедняется кратологический дискурс.

Наконец, нельзя не отметить, что в научных работах, посвящённых властной проблематике, этот подход не выделяется в отдельную группу и приписывается либо к социологической (Р. Мухаев), реляционной (А. Дегтярев) или «не секционной» (В. Лндяев) традициям рассмотрения властных явлений. Как видится автору, это положение нивелирует важность этих теорий для современной властной реальности, так как: во-первых, здесь делается акцент на анализ не только современных уже сложившихся и действующих феноменов, а так же на «…возможные явления, которые нас будут устраивать  в ближайшей и отдалённой перспективе»^[xvii]. Во-вторых, представители данного подхода полностью отходят от традиционного рассмотрения властных отношений, «выходя» за границы созданных принципов и практик  рассмотрения социальных явлений, конструируя иной вид мышления, отличающийся от многовекового субъектно-объектного властного дискурса. Методологическая основа этого подхода характеризуется тем, что в рамках последнего необходим пересмотр анализа властных отношений, как взаимодействия субъекта и объекта, так как они не позволяют понять сущность феномена власти и связанных с ней властных практик. Поэтому очевидным кажется необходимость нового подхода, а так же другое понимание и другая аналитика власти, а это в свою очередь ведёт к разрыву с принципами традиционного мышления.

Так, представители коммуникативного подхода (Х. Арендт,
 Ю. Хабермас) рассматривают власть как многогранный социальный феномен, который функционирует в обществе в виде «…многократно опосредованного, иерархизированного механизма общения между людьми, разворачивающийся в социальном поле и пространстве коммуникаций»^[xviii].

Свой подход Х. Арендт называет «мышление без правил», рассматривая власть как продукт коммуникативной деятельности и взаимодействия индивидов. Причём, последние возникает тогда, когда равные субъекты собираются вместе. С этой позиции властные отношения, по её мнению, – это взаимодействие между равными субъектами, находящимися в коммуникативном поле. Где коммуникация должна быть двухсторонняя, чтобы между участниками постоянно присутствовал диалог. Отметим так же, что в её симметричной концепции властных отношений понятие «объект» полностью нивелируется, более того она разводит власть и принуждение (насилие), подчеркивая, что насилие по своей сути инструментально и нуждается в руководстве и оправдании его применения^[xix]. Власть в свою очередь – консенсуальна, она не нуждается в механизмах оправдания, но всегда легитимируется в обществе, что обеспечивает инструментализацию общей воли и в целом общественное согласие. В своей всемирно известной книге «Истоки тоталитаризма»^[xx], на примере таких стран как Германия, Россия, Франция Арендт утверждает, что  власть и насилие часто идут рука об руку, но власть не должна основываться на насилии или принуждении, последние никогда не смогут создать и тем  более являться опорой для неё. И более, того насилие способно разрушить власть, так как оно нарушает коммуникационную связь, охватывающую всё общество, модифицируя общественные связи и порождая – общество «монополистического социального диктата».  «Тирания… является наиболее насильственной и наименее властной формой правления»^[xxi]. Обращаясь к ненасильственной коллективно-коммуникативной концепции власти Арендт, Ю. Хабермас выделяет следующую слабую сторону этой теории, которая связанна, по его мнению, с тем, что Арендт рассматривает власть как способ достижения согласия в обществе, но не обращает внимание на процесс реализации индивидуальных или групповых ценностей и интересов. Хабермас подчёркивает идеальность этой теории, так как в современной политической игре власть не может полностью исключить  механизмы насилия и принуждения, как определённые виды властных техник, с помощью которых достигается и реализовывается индивидуальные и групповые  цели. Отмечая то, что «В современных государствах борьба за политическую власть – институциолизировалась… не совсем ясно, как кто-то может генерировать легитимную власть просто в силу того, что он находится  в позиции, позволяющей препятствовать другим реализации их интереса»^[xxii]. С его точки зрения концепция  Арендт изолирована от экономического, политического и социального контекста. Но, как видится, целью концепции Х. Арендт –  и есть как раз попытка освободить мышление от этих зависимостей. Так, по Арендт,  необходимо произвести разделение политической жизни (публичная сфера),  социальной, экономической (сфера приватности) сферы^[xxiii]. Именно в рамках  ненасильственной теории власти возможно создание такой политической жизнедеятельности, при которой равные в свободе индивиды отдают себя служению  общему благу. В действительности, глубоко понимая современные правила политической игры,  Арендт говорит о невозможности конструирования политической системы символизирующей «конец правления человека над человеком»^[xxiv] в контексте сложившихся политических и социальных правил игры. С позиции экзистенциальной философии, близкой Арендт, она утверждает, что – это возможность появится только тогда, когда мышление освободится от влияния политико-правовых технологий с присущей им аналитикой власти и её практиками построения властных отношений.

Наконец, выделив наиболее важное в концепции власти Арендт, можно схематично описать власть, как вид тотального общения, которое в силу этого не может являться чей-то собственностью (или быть собственностью отдельного субъекта). Власть – служит организации согласованных общественных действий, опирающихся, прежде всего, на преобладание публичного интереса над частным. Хабермас придерживается принципиально иной позиции и считает, что власть является  механизмом опосредованного возникновения противоречий между публичной и приватной сферой жизни, обеспечивая при этом  воспроизводство естественных каналов коммуникации и взаимодействия между политическими  субъектами^[xxv].

Очевидно, что наиболее дискуссионной, стоящей обособленно в современной теории власти и в тоже время интересной, волнующей и захватывающей является концепция                М. Фуко (генеалогия власти), которая открывает принципиально иной взгляд на власть и другую аналитику, другую методологию и эпистемологию этого явления. В первую очередь Фуко показывает, что, обращаясь к рассмотрению любой социальной проблемы, в любой исторический период, исследователь в конечном итоге сталкивается с властью, её проявлениями, где каждый человек является частью существующих в обществе властных отношений. Обращаясь к рассмотрению сущности власти, он отходит от традиционного понимания, как воздействие (принуждение) субъекта на объект по средствам различных механизмов, ресурсов  и т.п. Действительно, вслед за Фуко можно отметить, что на протяжении нескольких столетий «… через всякого рода механизмы и институты … выработались глобальные стратегии, без того, однако, чтобы по отношению к ним следовало бы  предполагать некоторого субъекта»^[xxvi]. Поэтому, отправляясь от изучения институтов, которые, по его мнению, сделали из отдельных субъектов – объекты (знаний и подчинение), он показывает, что начиная с XVII – XVIII вв. властные отношения начинают распространятся на новые, приватные области человеческого поведения, такие дисциплины (практики власти) как религия, медицина, тюрьмы и педагогический контроль, практик наказания, психиатрия и др.  В рамках которых создаются репрессивные и контрольные элементы, образующие  «дисциплинарную власть»^[xxvii]. Под которой в свою очередь  и понимаются определённые техники, трансформирующие отдельных субъектов коммуникации  и взаимоотношения в объекты с помощью различных созданных дисциплин, которые очевидно и дают определённую модальность функционирования коммуникативных сетей, стратегий, техник, взаимоотношений и других практик. С этих позиций, власть у Фуко рассматривается не как совокупность институтов и аппаратов, а, прежде всего, как множественность отношений силы имманентных области, где они осуществляются и формируются (экономическая, политическая и др. сферы).

Говоря о традиционном понимание властных отношений,  как действующих отношений «субъект-объект», он показывает, что они реально не существуют, а созданы и смоделированы для «публичной симуляции». Именно поэтому власть по его словам повсюду, и не потому, что она всё охватывает и подчиняет, а потому что она отовсюду исходит, это не достояние которое можно приобрести и использовать, а наоборот – определённый комплекс стратегических действий с присущими им знаниями, технологиями и техниками^[xxviii]. «Власть не является ни институтом, ни структурой, ни некой силой, которой наделены отдельные люди; это имя, данное комплексу стратегических отношений в данном обществе»^[xxix]. Наконец, можно сделать предположение, что власть проявляется только как социальное действие, «…отправляемая власть понимается не как достояние, а как стратегия, что воздействие господства приписывается не присвоению, а механизмам, манёврам, тактикам, техникам, действиям. Что надо видеть  в ней сеть неизменно напряжённых, активных отношений, а не привилегию, которой можно обладать … Власть скорее отправляется, нежели принадлежит, она не “привилегия”, приобретённая или сохраняемая господствующим классом, а совокупное воздействие его стратегических позиций»^[xxx].

Таким образом, власть не имеет своей собственной экзистенции, она не произвольна и не живёт сама по себе, где каждый может её захватить, удерживать и обладать ею, нет, она рождается в недрах социальной деятельности, существует в виде мышления, действий, мнений и поведения. Сообразно такому пониманию, власть выступает как социальное действие, которое инструментализирует волю группы по отношению к определённой значимой цели. Эти действия реализовываются в определённых «социокультурных зонах»^[xxxi], которые иерархично встроены в социальное пространство связи и опутаны сеткой властных коммуникаций.

Несомненный интерес  представляет более подробное рассмотрение этого высказанного положения. Так, в общем политико-правовом пространстве социальные практики создают определённые условия для организации  субъективных интересов, жизненных потребностей или потребностей в разрешении социальных противоречий. Организовавшись в определённую общность, которая всегда нуждается в тех или иных социальных и индивидуальных опорах, она вовлекается в социальное поле взаимоотношений различных сил, для решения поставленных перед ней задач. Обычно, формируя конкретную институциональную идею, как некую оправданность в легитимном существовании  социального института или общественного объединения, в рамках  которого уже оформляются институциональные технологии, процедуры, где в контексте последних действует индивид, прибегший к услугам этого института^[xxxii] или попавший в сетку отношений данной «властной зоны», которая представлена этим институтом. И, что характерно, здесь создаются определённые приемы, дисциплины по «шаблонному» конструированию субъекта, превращая его тем самым в объект. Действительно, всякий человек явно или не явно принимает те «правила игры», которые действуют, манифестируются в конкретно очерченном социальном пространстве и которые характеризуют позицию этой общности в социальной структуре. Принимая же другие (не свойственные данной зоне) правила, индивидуум оказывается сразу в «проигрышном варианте», с социальной точки зрения, выпадая из сетки социальных отношений, становясь девиантом или безумцем в данной социальной позиции.

Характеризуя государство в целом, как сложную, иерархичную систему социальных институтов и организованных общностей, следует отметить, что оно выступает как некий консолидированный субъект, создающий основные режимы функционирования последних^[xxxiii]. Именно такая всеобщая организация людей (где присутствует взаимное влияние) порождает определённую социокультурную стратегию, основанную на социальных практиках, менталитете, традициях, опыте и т.д. Наконец, можно смело предположить, что власть является опорой гражданской организации, обеспечивает устойчивое развитие и сбалансированное взаимодействие самых разных, часто вообще разновекторных социально-политических  сил, их регуляцию и стратегию сосуществования.