В отечественной юридической науке все чаще встречается употребление понятия “юридическое (правовое) мышление” в самых различных контекстах в приложении к исследованию ключевых проблем тео-рии права, социологии права, правовой и социальной психологии, философии права. Это легко объяснимо, так как давно созрела необходимость в комплексном исследовании интеллектуальной компоненты правосознания. Комплексность означает здесь неразрывность гносеологического и практического аспектов, что в реальности и существует. Традиционная теория познания не может уловить этого единства, постулируя возможность “чистого” (от всего субъективного) теоретического правового мышления, ставит проблему практического правового мышления как принципиально иную, отличную по своим эпистемологическим основаниям от проблемы научного правового мышления. Поэтому методологически важным, на наш взгляд, является анализ правового мышления с герменевтических, феноменологических, социокультурных и других позиций, которые могут быть объединены в совокупность элементов “не классической парадигмы”. Однако прежде чем перейти к ее рассмотрению, проанализируем тот уровень исследования, который уже проявляется в различных юридических работах.

Например, В.П. Казимирчук и В.Н. Кудрявцев говорят о своеобразных законах юридического и политического мышления. По их мнению, то, что личность сохраняет в своих социальных представлениях и оценках, всегда реформировано и отобрано согласно законам политического и юридического мышления (1, с. 110). Каковы эти законы, точнее, какова природа этих законов (очевидно, что она не логическая, так как законы логики едины для любой мыслительной деятельности), авторы умалчивают, хотя в ответе на этот вопрос скрыто содержание ключевой проблемы социологии права: почему в одних случаях человек следует предписаниям правовых норм, а в других – их нарушает.

Известный специалист в области сравнительного правоведения А.Х. Саидов указывает, что “особенности исторического развития, система источников права определяют и так называемый образ юридического мышления”, и приводит некоторые характеристики последнего в границах романо-германской и англосаксонской правовых семей (2, с. 57). Здесь мы видим один из серьезнейших аргументов в пользу социокультурной составляющей правового мышления, не замечая которую отечественные правоведы-западники пытаются в одночасье сформировать так называемое либертарно-индивидуалистическое понимание права, которое им кажется наиболее правильным. В результате такого эксперимента тот образ правового мышления, который позволял миллионам граждан вести законопослушную жизнь, был разрушен (деформирован), а нового создать не удалось и скорее всего не удастся, так как социокультурная детерминация правового мышления, причем как ученых, так и юристов-практиков и простых людей, не позволит российскому правосознанию стать подлинно западноевропейским.

Немало в литературе суждений о практической компоненте правового мышления, что является, на наш взгляд, признаком необходимости исследования процесса решения правотворческих и правоприменительных задач, который В.М. Баранов определяет как перевод знания на язык должного, целевого, практического юридического назначения, что представляет собой переход от категориальной структуры научно-теоретического, профессионального или обыденного мышления к категориальной структуре практического правового мышления (3, с. 64-65). Ю.М. Грошевой упоминает социально-правовое мышление, представляющее собой активную форму правосознания, процесс познания социальной действительности. Содержание его составляют способы решения прикладных и теоретических задач, возникающих при использовании права в целях регулирования и охраны общественных отношений (4, с. 17).

В последнее время вышло в свет также несколько монографий и статей, непосредственно посвященных проблеме правового мышления. Анализируя их, мы пришли к выводу, что в рамках классической парадигмы на настоящий момент существует три подхода к пониманию правового мышления. Первые два можно, на наш взгляд, назвать узкотеоретическим пониманием правового мышления, третий – широким.

Первый подход, по В.М. Розину, предполагает анализ юридического мышления как мышления юриста-профессионала и как юриста-ученого в совокупности с мировоззренческими и идеологическими установками (5, с. 8). Этот метод определяет правовое мышление как “удобную” в методологическом плане научную абстракцию, категорию, включающую в себя различные особенности юридического познания и научного мировоззрения. Замыкает сферы практического и теоретического правового мышления “частная методология”, задающаяся через рефлексию юридического мышления, направленную, с одной стороны, на выявление различных проблем и противоречий, возникающих в юридическом мышлении, с другой – на способы разрешения этих проблем и противоречий (5, с. 8). Юридическое мышление здесь – своеобразный метаправовой конструкт, т.е. мышление о праве – мышление, своеобразие которого зависит от предмета.

Еще на более высоком уровне, как проблему
метатеоретического характера, рассматривает правовое мышление И. Грязин, который полагает, что предметом “философии права” является “в первую очередь (но не только) процесс познания, приводящий к возникновению, развитию и отвержению юридических формул…” (6, с. 16). Юридические формулы являются, согласно автору, материальными формами правового мышления. Это мышление о праве в его взаимосвязи с объективной реальностью составляет предмет философии права, которая, – как отмечает И. Грязин, – не содержит в себе знания о государстве и праве, а содержит знание об их знании, точнее о формах, типах этого знания” (6, с. 12).

Третий подход, предложенный А.Э. Жалинским, описывает правовое мышление, с одной стороны, как социально-правовое мышление юриста-профессионала, с другой – подразумевает под ним направленность в общественной интеллектуальной деятельности к правовому регулированию общественных отношений в новых условиях, с учетом новых реалий, понятий
и т.д. Ученый определяет правовое мышление как “интеллектуальную деятельность, состоящую в решении задач, связанных с использованием правовых средств для упорядочения общественных отношений, включая преодоление преступности” (7, с. 6). Отсюда объектами “социально-правового” мышления у А.Э. Жалинского являются: преступность, ее причины и условия, личность преступника и, наконец, право и законодательство (7, с. 33-38).

Анализируя сущность социально-правового мышления, А.Э. Жалинский определяет его признаки через содержательный срез этого феномена, который становится социально-правовым тогда, когда мышление имеет в качестве средства решения социально-правовых задач само право. “Правовым мышление становится тогда, – указывает автор, – когда: а) оно направлено на использование возможностей и ценностей права, соответствующих его природе; б) проектируются, предлагаются и используются правовые средства для их действительного достижения; в) учитываются закономерности и свойства права; г) решение юридических мыслительных задач осуществляется с соблюдением некоторых общеобязательных правил” (7, с. 19-20). Нисколько не оспаривая выдвинутых автором соображений, мы полагаем, что характеристика “правового мышления” с помощью таких признаков будет недостаточной. Если немного упростить указанную выше формулировку, то получится, что “правовым мышление становится тогда, когда мыслится право”. Да, мы полностью с этим согласны, но как ответить на вопрос: когда мыслится право? Если мы скажем, что право мыслится, например, тогда, когда судья решает какое-либо дело, пользуясь нормативным актом, или когда юрист вчитывается в текст закона, то мы рассматриваем лишь частные случаи, так как множество форм права не имеют четкой определенности (правовой обычай, прецедент, договор и т.д.), а в разных культурах вообще различно по своей природе то, что называется у нас правом. Иными словами, определение правового мышления попадает в зависимость от правопонимания, которое, в свою очередь, также является правовым мышлением, а если точнее – понимание (интерпретация) права есть одна из его основных процедур. Поэтому изучение правового мышления должно начинаться с анализа того, что в отечественной теории права принято обозначать “правопониманием”.

Обобщая различные определения правопонимания, можно сказать, что в современной теории права это научная категория, отражающая процесс и результат мыслительной деятельности человека, включающий в себя познание права и его оценку как целостного явления. Несмотря на то, что вопрос о правопонимании постепенно получает новые постановки (как вопрос об основных концепциях права, теориях права, понятиях права), его смысл неизбежно сводится к ответу на вопрос “что такое право”. Чаще всего процесс правопонимания в таком случае трактуется как процесс познания сущности права и оценочной деятельности правосознания, что в принципе представляет собой механическое соединение двух противоречивых процессов мышления: познания и понимания.

Думается, вряд ли можно согласиться с высказыванием В.С. Нерсесянца о том, что правопонимание есть не что иное, как понятие права, представляющее собой единство правовой сущности и явления (8, с. 3). Сущность права мыслится в таком случае в рамках классического дуализма сущности и явления. В различных философских системах это соотношение решается по-своему, но везде сущность представляет собой субстанциональное ядро самостоятельного сущего. Право видится при этом как существующее само по себе объективное явление, обобщая свойства, признаки и качественные характеристики которого, мы приближаемся к его сущности. Таким образом, несмотря на то, что термин “правопонимание” активно используется для обозначения тех аксиом или предпосылок, которые лежат в основе любой правовой теории, у В.С. Нерсесянца процесс правопонимания есть по сути процесс познания права, то есть теоретический процесс. Попробуем рассмотреть этот вопрос с точки зрения герменевтико-феноменологической парадигмы.

Во-первых, допустим, что это действительно познавательный процесс, в ходе которого определяется нечто, противостоящее субъекту познания, то есть право, расположенное в ряду иных нормативных порядков и социальных объектов. Каким образом мы будем выделять право из всего необозримого множества социальных явлений, не зная пока признаков права, не обладая даже элементарными представлениями о нем (собственный жизненный опыт должен быть элиминирован как помеха объективности)? Как мы найдем метод, с помощью которого возможно хотя бы приблизиться к искомой сущности права? Допустим, что прежде, чем познать предмет, то есть право, удалось определить средства познания в форме научных методов. Возникает вопрос: как мы открыли эти методы? Ведь для того, чтобы их найти, необходим какой-то иной метод, а для поиска последнего – следующий, и так далее в бесконечность. Выход из этого круга возможен лишь с помощью определения некоторых “очевидных” свойств предмета. Как отмечает Н.Н. Алексеев: “Нельзя бесконечно спрашивать о методах нашего познания и о методах познания этих методов и т.д., нужно ясно понять, что предметность лежит в самой природе нашего познания и что, следовательно, в основе своей каждое учение о методе есть уже некоторое учение о самом предмете” (9, с. 5). Специально-научные методы права тем и отличаются, что каждый из них возникал на нерефлексируемом, интуитивном, предваряющем всякое познание предположении хотя бы о том, к какому классу предметов принадлежит исследуемое. По сути, все они являются производными того или иного правопонимания, которое предстает нам в таком контексте онтологией права, а не его гносеологией. То есть правопонимание решает вопрос о предмете до всякой строго научной методологии, до появления определенных методологических средств и установок, до рефлексии, так как исходит из интуиции предмета, то есть права.

Сторонники строгой научности будут предлагать здесь общенаучные методы, особенно хорошо зарекомендовавшие себя в познании природы: анализа, синтеза, индукции, обобщения, методы диалектики, системного анализа и т.д. Но почему мы так уверены, что естественнонаучные методы применимы к исследованию социальных явлений, таких как право, государство, мораль и т.д.?

Следует оговориться, что с методом не следует путать методику, как некоторую сумму приемов и навыков, необходимых в определенных отраслях изучения окружающего мира*. В нашем случае под методами науки понимаются не набор мыслительных приемов и процедур, а основные подходы к предмету – принципы, лежащие в фундаменте представления о предмете. Методология в таком прочтении – наука о принципах или основных гипотезах, лежащих в образовании (конструировании) самого предмета познания.

В самом деле, ведь если мы рассмотрим все основные современные методы правоведения: формально-догматический (нормативный), социологический, психологический и другие, то увидим, что все они сформированы определенными видами правопонимания, то есть представлениями о сущности права. Так, например, формально-догматический метод разработан в рамках юридического позитивизма и нормативизма, понимавшего право как “приказ суверена”, “систему или иерархию норм, установленных государством”; социологический метод восходит корнями к исторической школе юристов, обративших внимание на обычное право, на стихийно формирующиеся правила поведения в обществе; психологический метод – к учению о правовой психике Л.И. Петражицкого и т.д.

Вышеизложенную проблему можно сформулировать и таким образом: как мы определяем право, если смежные с ним явления также должны быть в свою очередь определены (мораль, религия, обычай и т.д.)? Полагая предел чему-либо, необходимо знать то, от чего мы этот предмет отделяем: невозможно определить какое-либо понятие само по себе, так как определение есть выяснение соотношения с “другим” и может быть сделано по различию с этим “другим”. Иными словами, всякое определяемое понятие нуждается в некотором противоположном понятии, с которым оно, однако, в некоторых отношениях сходится, так как в противном случае отсутствовала бы возможность их сравнения. Такой процесс выделения предмета посредством ссылки на другое уведет в бесконечность, так как для того, чтобы знать это противоположное и отличное от права, его необходимо также определить и сделать известным, что, в свою очередь, потребует новых усилий и новых ссылок на иное, если только исследователь не обнаружит некоторую последнюю очевидную данность, которую нужно принять не определяя ее, а описывая или утверждая.

Думается, многие современные правоведы разделили бы точку зрения Н.Н. Алексеева, подчеркивавшего, что все определения права, построенные и общей юридической теорией, и философией права, одинаково имеют характер некоторой одномерности: право может быть определено и как справедливость, и как норма, и как интерес, и как свобода, и как отношение: все это многообразие определений свидетельствует нам о несводимости права к какому-то одному измерению (10, с. 73).

Н.Н. Алексеев нашел решение этого вопроса в феноменологическом исследовании права, полагая, что теория права не должна ограничиваться констатацией многоликости предмета, которая выявляется всеми вышеуказанными методами или подходами. Первоначальный и основной метод, лежащий в фундаменте общей теории права, должен быть тождественным с предметом. Такой метод лишь один – феноменологический, хотя методом в подлинном смысле слова он не является.

Для определения предмета необходимо обнаружение фундаментального его принципа – сущности. При этом данный первый принцип не может иметь что-либо, что первее его и чем он, в свою очередь, обуславливается. Отсюда открытие этого принципа уже не может происходить с помощью метода. Именно поэтому феноменологический метод не является методом в вышеназванном смысле. Идея государства, как и идея права, и всякий другой идеальный предмет, в известном смысле лежит в нашем сознании, составляет “содержание” этого последнего. Необходим лишь “особо направленный на идею акт нашего внимания” (10, с. 26), – полагает правовед.

Феноменологический метод – единство метода и предмета. В качестве метода выступает чистое мышление, постигающее интуитивные идеи – предмет исследования. Для того чтобы приблизиться к сути государственно-правовых явлений, следует не обобщать и выявлять закономерности мнимого объекта, а попытаться очистить “идею” от всех наслоений жизненного мира ученого, его внутреннего горизонта, с тем, чтобы обратиться к тому, что изначальнее всякого мышления, так как составляет его интенциональность*. После такой процедуры должно остаться то всеобщее, что в действительности и составляет суть исследуемого явления, позволяет “вырвать” это явление из всей системы связей и отношений, без чего невозможно вести речь об этом явлении. Тогда будет зафиксирована правовая интуиция, лежащая в фундаменте правового мышления. Когда правовед, к примеру, изучает обычное право африканских народов, то воспользуйся он исключительно современными подходами и методами, вряд ли обнаружит там привычные ему правовые нормы среди норм морали, ритуалов и преданий, а если и обнаружит, то вовсе нет уверенности в их действительности: познавая другого, мы не выходим за рамки понимания собственной душевной жизни**. Интуиция ученого, оперирующего понятиями “право”, “правоотношение”, “правосознание”, применяющего эти понятия при описании той или иной социальной реальности, напоминает интуицию и творчество судьи, подводящего общую норму к конкретному случаю. Поэтому для исследования идеи, сущности, первого принципа права необходимо выделить или уловить эту идею права посредством феноменологической редукции.

В отечественной теории права с критикой рациональной парадигмы с неокантианских позиций выступал и Б.А. Кистяковский. Ученый критически относился к методологическим идеалам естествознания и возможности объективного познания правовых явлений. Он указывал: “Естественнонаучные методы исследования социальных явлений есть не что иное, как примитивное перенесение понятий, выработанных в одной научной области, в другую ей чуждую область” (11, с. 14). При этом всякое строго научно построенное понятие по необходимости ограничено: из понятия нельзя извлечь большего, чем в него вложено. В своем отрицании общего понятия права
Б.А. Кистяковский исходил из того, что первоначальная гипотеза или интуиция о сущности права уже предопределяет результат. Подходя к своему исследованию с предвзятой точкой зрения, формируемой под влиянием уже существующих в научной литературе правовых идей, каждый исследователь изначально склонен видеть в праве или нечто по преимуществу государственно-повелительное, или социальное, или психическое, или нормативное. “Обыкновенно тот или иной ученый дает определение только того понятия права, которым он научно заинтересован и которое ему кажется в силу этого единственно правильным” (11, с. 328). Предмет “сам по себе” так и остается не познанным, в то время как приоткрывается какая-то его грань. Поэтому невозможно создание такой методологии, которая бы зависела от предмета, то есть была бы адекватной сущности права. В соответствии с таким ограничением, если мы берем для определения права родовой признак из области правовой психики, то и будем иметь дело с психическими правовыми переживаниями; если берем признак из правовых явлений, поскольку они воплощаются в социальных отношениях, то и будем иметь дело с правом как социальным явлением и т.д. (11, с. 318).

Б.А. Кистяковский проводит здесь аналогию с естественнонаучными парадигмальными основаниями, которые по поводу сложных конкретных явлений оперируют с множественностью понятий для каждого из них. Например, нет единого понятия воды, так как каждая естественная наука имеет свое понятие последней: физика одно, химия другое, метеорология третье и т.д. Отметим, что несмотря на критику естественнонаучных аналогий, ученый не учитывает того обстоятельства, что право, как и любое социальное явление, является продуктом человеческой деятельности и не противостоит человеку в качестве объективной реальности как природа. Указанная аналогия допустима лишь в той степени, в какой право или государство могут быть признаны самостоятельно существующими по своим законам явлениями, т.е. существуют аналогично природным явлениям.

Однако, по Б.А. Кистяковскому, подобно воде, и право входит в различные сферы человеческой жизни и деятельности, которые могут составлять предмет различных отраслей гуманитарных наук. “Право есть и государственно-организационное, и социальное, и психическое, и нормативное явление”, – заключает ученый*. Отсюда выводимы как минимум четыре понятия права: государственно-организационное, социологическое, психологическое, нормативное. Ни одно из этих понятий не может дать полного знания о праве. Исследователь должен принимать в качестве предмета ту или иную грань и объяснять остальные, исходя из главенства выбранной грани. То же касается и понятия о государстве, получаемого у Б.А. Кистяковского в результате почти механического соединения результатов историко-политического, юридического, социологического и философско-идеологического исследования государственной власти (11, с. 442).

Иными словами, с точки зрения Б.А. Кистяковского, государство и право – многогранные явления, познание которых возможно лишь в рамках методологического плюрализма. Поэтому каждый метод: социологический, исторический или юридический выхватывает какую-то одну сторону государства или права, в то время как сущность этих явлений всегда остается до конца не познаваемой – “вещью в себе”. Понятий о государстве и праве столько, сколько точек зрения, сколько методов: социологическое, юридическое, историческое и т.п. понятия о государстве. Цельное и полное знание о государстве и праве достижимо в результате совокупного применения этих понятий и исследовательских направлений, путем образования целого ряда самостоятельных наук, из которых каждая идет своим путем и осуществляет свои, только ей свойственные цели. Общей же теории права отказано в существовании.

Здесь можно возразить: почему все эти науки Б.А. Кистяковский называет все же науками о праве и государстве? Значит есть все же что-то постоянно присутствующее в правовом мышлении философа права, социолога права, отраслевого юриста или историка? Нечто интуитивное, неуловимое и неподдающееся рационализации. Здесь ключевое расхождение между позицией Н.Н. Алексеева, допускающего создание общей теории права на основе феноменологической методы, раскрывающей основные моменты идеи права, и позицией Б.А. Кистяковского, полагавшего идею права непознаваемой “вещью в себе”.

Далее, для того, чтобы отследить момент возникновения различных правовых концепций, теорий или парадигм права, рассмотрим как протекает процесс понимания права с точки зрения герменевтического круга, неизбежно возникающего в тех ситуациях, когда речь заходит о понимании какого-либо продукта человеческой деятельности. Если посмотреть с герменевтической точки зрения на любое социальное исследование, будь то исследование межэтнических отношений, правовых учений либо правовых институтов (важнейшим критерием здесь является то, что все эти явления порождены в результате человеческой деятельности), то мы обнаружим в нем следующее. Социальный мир – мир знаков и смысла, мир культуры, функция которой и заключается в организации вокруг человека социальной сферы и общественной жизни. Государство, право, исторические события, общение и все остальные компоненты общественной жизни составляют, перефразируя Г. Гадамера, “единый герменевтический универсум”, глобальный и всеобъемлющий текст, постижение смысла которого и составляет цель любого социального знания (12, с. 41-42). Но там, где есть текст, всегда возникает герменевтический круг или процесс понимания. В связи с тем, что герменевтический круг предполагает предпосылочное, неявное знание (пред-знание или пред-понимание на языке современной герменевтики), социальное исследование будет возможным лишь в том случае, если до его начала неосознанно, интуитивно “пред-полагается” догадка (гипотеза) о сущности предмета, в данном случае о сущности права или государства. Совокупность “предрассудков” и “предсуждений”, обусловленных традицией, составляет то, что Гадамер называет “горизонтом понимания”.

Герменевтический круг состоит в том, что целое возможно понять на основании отдельного, а отдельное – на основании целого (13, с. 72). Чтение текста начинается с пред-рассудка, с пред-сказания, что позволяет войти в герменевтический круг, войти в круг понимания как процесса осмысления (смыслопорождения и смыслонаделения). В контексте методологии научного мышления о государстве и праве целым является сущность государства и права, постигаемая в результате их многоэтапного исследования, в качестве части выступает интуиция, пред-знание относительно их сущности. По мере изучения и осмысления этих явлений совершенно преобразуется и та часть внутреннего опыта, которая “порождает” соответствующее неявное знание, интуицию государства и права. Поэтому беспредпосылочного, объективного правового мышления существовать в принципе не может.

Предпосылочность и неявность этого допредикативного знания права (допредикативное можно представить как неосознаваемое, интуитивное, дорефлексивное знание, по сути предзнание) проявляет себя прежде всего в языке. “Человек, живущий в мире, не просто снабжен языком как некоей оснасткой – но на языке основано и в нем выражается то, что для человека вообще есть мир” (12, с. 512). Поэтому люди, воспитанные в традициях определенного языка и определенной культуры, видят право иначе, чем люди, принадлежащие другим традициям. В этом ограничении и определении мышления вообще, а правового в частности, и проявляется нормативность языка. В.И. Медведев отмечает: “Субстанцией нашего духовного опыта является культурная традиция. Отношение к ней (как и к языку) не может стать предметом объективирующего знания: мы всегда внутри нее, нет позиции вне традиции и вне языка, позиции, с которой можно было бы обозреть наше отношение к ним” (14, с. 21). Добавим, что традиция, определяющая “горизонт понимания”, включает в себя и научно-теоретическую традицию: суждения о праве и государстве в научной и учебной литературе, в печати и публицистике, в выступлениях политиков и интеллигенции также влияют на формирование предзнания права и государства.

Если оставаться на позициях герменевтики, то мы приходим к ограничению всеохватности социального знания, к границам универсальности политического и правового опыта, зависящего от социокультурных факторов. В самом деле, если процесс познания права рассматривать как процесс осмысления, то ценностные структуры правосознания мыслителя, лежащие в основе этого процесса, и являются неявным, допредикативным знанием права. В этой связи нельзя не привести удивительно точное суждение Б.А. Кистяковского: “История науки о человеке представляется нам не более, как совокупностью последовательных и одновременно личных созданий, которые затем от времени до времени кристаллизуются в определенные манеры, называемые методами” (11, с. 18-19).

Традиция вообще, и традиция права в частности, определяет и полагает границы правовому мышлению. Последнее, как мы уже говорили, всегда выглядит как герменевтический круг, потому что бытие права, как и бытие вообще, имеет временной характер, а потому ученый-правовед не имеет в себе никакой “внеисторической” точки, встав на которую он мог занять вневременную позицию. Не поможет здесь и изучение самой традиции, так как изучая традицию, историк права не выходит за ее пределы, а “движется в ее круге”. И еще до того, как ученый займет рефлексивную позицию, он с полной самоочевидностью позиционирует самого себя в качестве члена семьи, общества и государства, в котором живет, поэтому обыденное знание повседневной жизни, сформированное в рамках нашей социокультурной общности, является, по выражению А. Шюца, “несомненной, но всегда сомнительной предпосылкой” (15, с. 489), в пределах которой совершается (начинается и доводится до конца) научное исследование права. Таким образом, подходя к изучению той или иной традиции права, правовед уже всегда имеет некоторое его “предварительное понимание”, заданное ему той традицией и историей права, к которой он сам принадлежит. В этом смысле беспредпосылочного мышления и не существует. Как пишет П.П. Гайденко: “Именно конечность человеческого опыта делает невозможным беспредпосылочное мышление, которого искал традиционный рационализм; мышление всегда начинается с предпосылки, и такая предпосылка – это и есть предварительное понимание, или, что, по Гадамеру, то же самое, истинный предрассудок” (16, с. 428). Истинный означает здесь позитивный, делающий возможным понимание, осмысление.

Таким образом, проведенный нами анализ содержания понятия “правопонимание” показал, что вопрос о природе правового мышления вовсе не столь однозначен, как это кажется некоторым исследователям, в частности А.Э. Жалинскому. Правовое мышление предполагает ответ на вопрос о том, что есть право, так как нелогично ставить проблему предметного мышления, не предполагая известным качества и характеристики этого предмета. Отсюда возникает замкнутый круг, так как мы не можем иметь в качестве предмета исследования (правовое мышление) одновременно и средство (правовое мышление). В этом заключается ограниченность традиционной классической рефлексивной установки. Интуиция права неизбежна в исследовании как правового мышления, так и права. Правовое мышление является процессом понимания права, его интерпретации и называть его деятельность познанием права можно только с рядом оговорок. Вопрос о последствиях классической парадигмы правового мышления, породившей рационально-технократическую модель правового знания, требует отдельного рассмотрения, здесь лишь коротко отметим, что рационализм, сциентизм, объективизм, эволюционизм, натурализм являются характерными “спутниками” и признаками классической рациональной парадигмы правового мышления, которые выступают в качестве теоретико-методологических и мировоззренческих оснований современной политической и юридической науки.

Для нас очевидно, что в рамках традиционной версии правопознания совершенно ускользает из виду сам предмет исследования – право, которому приписываются самые разнообразные свойства, качества, законы существования. Исчезает из виду и то, что правовое мышление содержит в себе нормативно-практический и когнитивный элементы неразрывно. Прежде чем стать продуктом разума, право было и остается продуктом культурно-исторической жизни общества, а, следовательно, право еще и иррационально в своих основаниях. “Право есть культура… А это значит, что наука должна видеть его как переживаемую человеческую жизнь, а не как объективированную человеческую жизнь”, – писал в середине прошлого столетия один из крупнейших аргентинских философов права Коссио Карлос (17, с. 731). Между тем в рамках классической парадигмы этот иррациональный момент права игнорируется в силу изначальной методологической установки на исключение всего жизненного, субъективного, “переживаемого” как мешающего объективному познанию.