Одной из целей существования тайной политической полиции в деле охранения существующего правопорядка является получение информации о нелегальной политической деятельности различных противоправительственных организаций. Основное средство для получения этой информации – агентурная работа в рядах этих организаций. Важнейшее условие успешности такой работы есть обеспечение безопасности сотрудника, сохранение доверия к нему товарищей по партии, без которого невозможно добывание информации, ради чего, собственно, и необходимы секретные сотрудники. Охранка применяла два основных типа способов прикрытия своих сотрудников: первым и основным являлась тщательная конспирация, второй применялся в экстраординарных случаях, когда  на сотрудника падало подозрение в контактах с охранкой.

Опыт конспирации накапливался постепенно по мере развития революционного движения и, соответственно, расширения агентурной деятельности, и приобретал обязательность в виде законодательных и ведомственных норм, изложенных в разнообразных нормативных актах Министерства внутренних дел, Департамента полиции и Отдельного корпуса жандармов: директивах, инструкциях, положениях и циркулярах. Изучая эти акты, а также донесения и переписку офицеров и чиновников – руководителей политического сыска, воспоминания видных деятелей Департамента полиции, мы сегодня можем восстановить с максимально возможной полнотой весь набор форм и методов обеспечения безопасной работы тайной агентуры, применявшихся государственными органами Российской империи в борьбе с противоправительственными движениями и организациями.

Все нормы конспиративности политического сыска классифицируются в два блока: общие требования обеспечения секретности и частные, выработанные десятилетиями практики, рекомендации по выполнению конкретных действий по розыску. А поскольку в агентурной работе наличествуют две стороны: жандармский офицер, заведующий розыском, и секретный сотрудник, работающий в революционной организации, нормы обеспечения конспирации отчетливо подразделяются на две большие группы по адресованию: с одной стороны, рекомендации по поведению секретных сотрудников, с другой – требования к офицерам-организаторам политического сыска

Первым и важнейшим конспиративным требованием к секретным сотрудникам было: “Решительно никто, кроме заведывающего агентурой, не должен знать о его (агента) работе по розыску. Принадлежность его к составу агентуры не может быть обнаружена никому, ни при каких обстоятельствах и ни в каком случае”^[1]. Эта общая норма подробно разъясняется и конкретизируется. В частности, в быту сотрудник “не должен изменять ни образа своей жизни, ни обстановки, чтобы этими переменами и новыми даже мелкими расходами не вызвать зависти и подозрений товарищей по поводу источника денежных получений”^[2]. Ведь при постоянном общении все мелкие изменения в быту или жизнь не по средствам сразу бросаются в глаза. Именно таким образом в 1907г. была разоблачена секретный сотрудник в партии большевиков Ю. О. Серпова, достигшая высокого положения секретаря Петербургского комитета. Разоблачил ее А. И. Рыков, обратив внимание на широкие финансовые возможности скромной работницы^[3].

Агент также “не должен иметь ни при себе, ни в своей квартире, ничего такого, что, при обнаружении могло бы послужить, хотя бы косвенным, указанием на принадлежность его к составу агентуры”^[4]. А. Лобов определил принадлежность Р. Малиновского к агентуре охранки абсолютно случайно: “Зайдя к нему вечером в Деловой двор, я застал его за телефоном, вызывающим номер 1-41-85. Это был телефон Мартынова”^[5].

Конспиративные требования к офицерам и чиновникам охранки также были весьма подробны. Первым и основным было сохранение в тайне подлинного имени и фамилии сотрудника, его адреса, для чего применялись агентурные клички или псевдонимы: “Фамилию и адрес сотрудника должен знать только заведывающий агентурой^[6], “Необходимо, чтобы сотрудник работал в революционной среде или под псевдонимом, или под нелегальной фамилией, но отнюдь не под своей настоящей.”^[7] причиной такого требования были достаточно частые факты измены со стороны чиновников и филеров наружного наблюдения. Начало этому процессу положил народоволец Н. В. Клеточников, служивший в 1879-1880гг. чиновником III отделения Собственной Е.И.В. канцелярии и разоблачивший более 300 агентов охранки.^[8] Позднее опыт внедрения в охранку своих агентов или вербовки чиновников Департамента полиции был взят на вооружение всеми революционными партиями. В роли “разоблачителей” выступали такие высокопоставленные лица, как чиновник особых поручений Варшавского охранного отделения М. Е. Бакай^[9], старший помощник заведующего Особым отделом Департамента полиции Л. П. Менщиков^[10], и даже потомственный дворянин, сенатор, бывший директор Департамента полиции А. А. Лопухин.^[11] Что же касается мелких чиновников, их верность присяге демонстрирует циркуляр Департамента полиции от 29 февраля 1910г. №125204: “…в “Следственную комиссию” эмигранта Бурцева все чаще доставляются сведения о секретных сотрудниках, причем пересылаются подлинники или копии с документов сотрудников”.^[12] Поэтому необходимые “действительные сведения о личности секретных сотрудников” даже в машинописных документах требовалось “обозначать лично шифром” (подчеркнуто в документе).^[13] Лучшие же розыскные офицеры, в тех крайне редких случаях, , когда необходимо было в переписке указать действительные фамилию и адрес агента, фамилию и имя после прочтения из документа вырезали, дабы не сделать их достоянием канцелярских работников^[14].

Измены филеров также были достаточно частыми и к 1913г. были определены циркуляром Департамента полиции как серьезная проблема, требующая изучения и настойчивой борьбы^[15], а посему “наружное наблюдение и чины канцелярии совершенно не должны знать сотрудника. Им он должен быть известен, но лишь по кличке, как действительный революционер, и только в том случае, если он вошел в сферу наблюдения”^[16].

Другая группа конспиративных требований – нормы обеспечения безопасной связи с розыскным офицером. Охранка применяла три основных способа связи с внутренними агентами: личные контакты агента с офицером, заведующим розыском, переписка и сигнальная связь. Два первых способа были обычными, сигнальный применялся в экстраординарных случаях.

Личное общение с агентом признавалось главным, наиболее действенным способом общения и руководства агентурой: “Необходимо всегда иметь в виду, что роль сотрудника нравственно крайне тяжела и, считаясь с этим, следует поставить его по отношению к себе в такое положение, чтобы он не чувствовал угрызений совести, шел бы охотно на свидания с заведывающим агентурой, находя во время последних душевный отдых, внимание, сочувствие и нравственную поддержку”.^[17]

Однако этот же способ являлся и наиболее опасным, поскольку возможность провала во время свиданий члена революционной организации с жандармским офицером многократно возрастала. Почему же охранка, всемерно заботясь о сохранении своих секретных сотрудников, не отказалась от такого рискованного способа связи? Да по той простой причине, что личный контакт являлся средством не только передачи информации в обе стороны, но прежде всего инструментом контроля как за самим агентом, так и за качеством поставляемой им информации. Тем не менее, чтобы уменьшить риск провала, в охранке были разработаны до мельчайших подробностей конспиративные приемы подобных встреч. Основным из них было содержание тайных квартир, где и происходили встречи.

Нормативные акты по организации внутреннего наблюдения скрупулезно обобщили опыт содержания таких квартир. Они “должны быть выбраны в частях города, наименее населенных революционными деятелями, и в таких местах, где трудно установить за ними наблюдение.

Квартира должна состоять из нескольких комнат, так расположенных, чтобы было возможно разделить в них случайно сошедшихся нескольких сотрудников, без встречи их между собою. Хозяином квартиры может быть надежный, семейный служащий, состоящий на такой должности, по которой обыватели города его не знают.

Желательно, чтобы при квартирах, в которых происходят частые свидания, не было бы швейцаров.

Хозяину конспиративной квартиры должно быть внушено следующее:

1) У него не должны бывать гости и вообще частые посетители, хотя бы даже и его родные.

2) Прислуга не должна открывать дверей приходящим на квартиру.

3) Он не должен допускать встречи между сотрудниками.

4) Он не должен вступать в какие-бы то ни было разговоры с сотрудниками, спрашивать их фамилии и вглядываться в их лица.

5) Он должен немедленно запирать за сотрудником двери и удаляться от дверей комнаты, в которой последний принимается.

6) Он не должен допускать в квартиру новых лиц, не имея на то предупреждения и разрешения заведывающего.

7) Он не должен выпускать сотрудника, не проверив, что последнему, по выходе, не угрожает встреча с кем-бы то ни было.

8) По уходе сотрудника и заведывающего, он должен осмотреть комнату и, если бы в ней оказались, случайно ими оставленные, какие-нибудь вещи, а в особенности рукописи и записки, то таковые он должен сохранить и обязательно передать их заведывающему и

9) Что нарушение выше приведенных требований лишит его права на дальнейшее держание квартиры.”^[18]

Количество конспиративных квартир не ограничивалось, рекомендовалось иметь их по возможности больше, чтобы исключить встречи секретных сотрудников друг с другом. Для встреч же с наиболее ценными агентами снималась особая квартира, неизвестная остальным сотрудникам.^[19] Н. Шлейфман, со ссылкой на воспоминания видного деятеля охранки П. П. Заварзина, выделяет три вида квартир, используемых для встреч с агентами. Первые, прослужившие длительное время, использовались только для встреч с новыми агентами или сотрудниками, чья преданность вызывала сомнения. В случае провала или измены таких агентов и, соответственно, расконспирирования квартиры, ущерб был бы минимален. Квартиры второго типа, использовавшиеся некоторое время, но надежность которых не вызывала сомнений, служили для контактов с опытными, но не особенно важными агентами. Встречи с наиболее серьезными сотрудниками, занимающими высокое положение в агентурной иерархии, проводились исключительно в квартирах третьего типа, арендованных специально для данного агента.^[20] Так, начальник Петербургского охранного отделения А. В. Герасимов для контактов со своим секретным сотрудником Е. Азефом содержал особую квартиру по Большой Итальянской, 15, в которой никогда не назначал встреч другим, хотя бы и также ценным, агентам.^[21]

Содержание конспиративных квартир, ввиду высокой стоимости их аренды и особенно исходя из сложности соблюдения всех требований режима секретности, было делом дорогостоящим и требующим многих усилий. Поэтому “сотрудникам, начинающим работать, показывать квартиру нельзя. С ними свидания возможны в гостинице и т. п. местах, но каждый раз с соблюдением полной предосторожности, и с обязательной проверкой за собою, как со стороны заведывающего агентурой, так и сотрудников”.^[22]

Тем не менее многие офицеры охранки, не желая себя утруждать, грубо нарушали все требования конспирации. Заведующий розыском Московского губернского жандармского управления ротмистр Щегловский, как показала проверка Московского районного охранного отделения в феврале 1910г., вообще не имел конспиративной квартиры, а с секретными сотрудниками встречался у себя на квартире или в ресторанах^[23]. Автор далек от мысли, что столичный жандармский офицер не знал о том, что “свидания с сотрудниками в квартире заведывающего агентурой производить не следует”.^[24] Поскольку подобное нарушение осталось безнаказанным, следует допустить, что пренебрежение правилами конспирации со стороны офицеров охранки совершалось систематически и часто сходило с рук.

Нарушение требований конспирации не только увеличивало риск возможного провала агентуры. Встречаться с агентами было опасно и для самих офицеров охранки, и они это отчетливо осознавали. Именно во время такой встречи со своим секретным сотрудником С. П. Дегаевым в 1883г. был убит один из создателей системы тайного политического сыска в Российской империи, инспектор Санкт-Петербургского охранного отделения Г. П. Судейкин. Руководство охранки понимало, что это не случайность, а четкая тенденция. Выдающийся деятель охранки А. И. Спиридович писал: “Видя жандармского офицера и беседуя с ним раз, два в неделю по несколько минут, он (сотрудник) все остальное время был в среде своих товарищей и близких. Постепенная выдача одного, другого, неприятные последствия этой выдачи, как тюрьма, высылка, ссылка – не могли не отражаться на нем. Нервы были и у него. А рядом постоянная агитация против власти и обвинения правительства во всех злодеяниях до погромов включительно. Все это мало-по-малу действовало на сотрудника, нервировало его и приводило к сознанию своего предательства, к сознанию вины перед товарищами, и желанию покаяться и искупить свою вину.

В этот-то критический психологический момент и начиналось шатание сотрудника. Это был момент, очень опасный для заведующего розыском. Здесь у сотрудника зарождалась мысль отомстить ему за свое падение.”^[25] А в отдельных случаях революционеры специально соглашались сотрудничать с офицерами охранки с целью их убийства. В 1911г. член партии СР И. А. Юделевич предлагал “свои услуги в качестве секретного сотрудника с целью совершить на лицо, с которым он войдет по этому поводу в личные сношения, покушение посредством револьвера или отравленного кинжала, а затем покончить жизнь самоубийством”.^[26]

Переписка секретных сотрудников с офицерами, заведующими розыском, также была одним из основных способов связи. При этом следует отметить, что, исходя из общего содержания норм, регулирующих переписку, выявляется существенное различие в содержании общения личного и письменного. При личных встречах главным образом формируется и поддерживается моральный тонус агента, происходит его обучение правилам конспирации и методам добывания информации, интересующей охранку, то есть основной информационный поток направлен от офицера к агенту. Переписка же дает основную массу тех агентурных сведений, ради которых и содержится внутренняя агентура. Нормативные акты охранки главным образом регулируют конспиративность переписки. Причем требования к письмам агента к своему руководителю существенно отличаются от требований к письмам самого офицера. Секретный сотрудник главным образом должен не допустить раскрытия своей тайной деятельности в содержании письма: “письма и сообщения … составлять в третьем лице, с упоминанием в равной мере, среди перечисляемых лиц, и своей фамилии или клички, если только он в действительности прикосновенен к описываемому им событию. Почерк должен быть совершенно изменен, а подпись заранее условленная.”^[27]

Письма же офицера к сотруднику, наряду с этими требованиями, должны и внешне никак не раскрывать контактов агента с полицией: “Рекомендуется выбирать для писем бумагу и конверты сообразно со средой, в которой вращается сотрудник, а также и способ изложения их.

Деловую часть письма следует воспроизводить химическими чернилами, в качестве каковых могут служить насыщенный раствор обыкновенной свинцовой примочки, щавелевая кислота, лимон и т. п. Проявление этих чернил достигается посредством нагревания (утюгом) или же смачивания 5% раствором хлористого железа.

По прочтении писем, они должны быть вместе с конвертами лично и немедленно сожжены самим сотрудником.”^[28]

Подобные меры предосторожности были вполне оправданы, ибо сотрудничество с охранкой могло быть открыто не только в результате найденного у сотрудника письма, но и через почту, бывшую в то время крайне ненадежной. Перлюстрация частной и служебной корреспонденции, столь активно применявшаяся охранкой после убийства Александра II, в годы первой русской революции стала одним из методов добывания информации революционерами. Вскрываются, а то и вовсе не доходят до адресата служебные пакеты корпуса жандармов, прочитываются почтовыми чиновниками частные письма, отправленные жандармскими офицерами.^[29]

Сигнальный способ связи был вспомогательным. Единственная информация, которую рекомендовалось передавать этим способом – сообщения о необходимости встречи: “Для облегчения сношений между заведывающим агентурой и сотрудниками необходим взаимный между ними обмен условными или частными адресами и указанием друг другу мест, возможных для ежедневных встреч на улице, в проходных дворах или на лестницах.

Для вызова на экстренные свидания также должны быть выработаны условные сообщения, посылаемые по заранее намеченным адресом.

Показателем необходимости свидания может быть и как-бы случайная встреча.”^[30]

Как видно из приведенных норм, меры конспирации, прикрытия тайной деятельности секретных сотрудников были разработаны охранкой достаточно скрупулезно и, при условии их неукоснительного соблюдения, обеспечивали практически полную безопасность работы внутренней агентуры. Выполнение же этих требований было весьма далеко от совершенства.

Анализ документов Департамента полиции, местных розыскных органов позволяет отметить, что наряду с контрразведывательной работой революционных партий и отдельных деятелей типа В. Л. Бурцева, которая была весьма и весьма эффективна( что доказывается в цитированных выше исследованиях Н. Н. Ансимова и N. Schleifmann), в подавляющем большинстве случаев в провале были виновны либо сами секретные сотрудники, либо офицеры, заведующие розыском. И те и другие достаточно часто грубо нарушали конспиративные требования нормативных актов, инструкций и циркуляров. В 1911г. Департаментом полиции было проведено исследование ряда провалов агентуры и проинспектирован ряд местных розыскных учреждений. Исследование выявило ряд вопиющих нарушений конспирации со стороны офицеров Отдельного Корпуса жандармов. Циркуляр Департамента полиции от 31 января 1912г. № 112125 отмечал, что вопреки требованиям Инструкции по организации и ведению внутренней агентуры квартиры нанимаются у лиц, носящих полицейскую форму; в ряде случаев секретные сотрудники встречаются с офицерами не на конспиративных квартирах, а прямо в помещениях жандармских управлений и охранных отделений; встречи с серьезными, занимающими высокое положение в своих партиях сотрудниками, которые особенно важны для охранки, осуществляются не самими офицерами, а поручаются филерам наружного наблюдения, даже и в местах постоянного жительства офицеров; подлинные письма сотрудников хранятся в дневниках агентурных сведений, причем сами дневники находятся в руках у канцелярских работников; выдача денежного содержания сотрудникам осуществляется не лично, а через чинов общей полиции.^[31]

Автор полагает, что причинами подобных нарушений со стороны жандармских офицеров, казалось бы, наиболее заинтересованных в сохранении своей агентуры, было, наряду с высокомерием и чванством, серьезное опасение вполне реальной возможности покушений на них со стороны сотрудников.

Сами же сотрудники также не отличались пунктуальным соблюдением мер конспирации при переписке: свои письма, пересылаемые почтой, адресуют непосредственно на имя начальников губернских жандармских управлений, причем пишут их “без самых примитивных правил конспирации”.^[32] Но если здесь можно допустить небрежность или необученность, то в ряде других случаев причиной выступала обычная жадность. Ведь подавляющее большинство секретных агентов шли на сотрудничество из материальных соображений, и жадность проявлялась даже в мелочах, а офицеры охранки способствовали этому. Некоторые начальники охранных отделений снабжали своих секретных сотрудников бесплатными билетами “на предъявителя” для проезда по железной дороге, что “обращает внимание кондукторских бригад и часто ведет к провалу”.^[33]

Одним из основных средств защиты секретных агентов от провала было, как ни странно, оберегание их от опознания другими сотрудниками. Инструкция не рекомендует “назначать свиданий нескольким сотрудникам в один и тот же день и час, на одной и той же квартире, во избежание возможности встречи их друг с другом.

Если же после одного свидания необходимо иметь в той же квартире свидание с другим сотрудником, то после ухода первого необходимо проверить, не остановился ли он где-либо поблизости, с целью установить своего соработника. Большинство сотрудников, не взирая на их надежность, стремится к этому.”^[34] Мотивом этих действий агентов было отнюдь не желание познакомиться и пообщаться с товарищами по контрреволюционной борьбе. Нет, здесь , по мнению Ф. М. Лурье, имели место жадность, тщеславие и страх разоблачения, как в случае с Е. Азефом и Н. Ю. Татаровым. Оба, являясь секретными сотрудниками и зная о сотрудничестве друг друга, в 1905г. усердно выдавали конкурента товарищам по партии, стремясь избежать собственного провала, но Азеф это делал настойчивее и последовательнее, и ему удалось убедить ЦК партии в провокаторстве Татарова. По решению ЦК партии эсеров 22 марта 1906г. Татаров был убит.^[35] Аналогичным орразом действовал и секретный агент охранки в партии большевиков Р. В. Малиновский. Именно он возбудил вопрос о политической благонадежности  другого агента Норина (Черномазова).^[36] Охранка настойчиво стремилась иметь по несколько секретных сотрудников в каждой революционной организации, “чтобы организовать проверочную – “перекрестную агентуру”.^[37] Столь же настойчиво сами агенты стремились остаться единственными информаторами по своей организации. Это повышало их статус в агентурной карьере и, соответственно, размер денежного содержания.

Особым средством прикрытия секретных сотрудников было официальное разрешение активной революционной деятельности, поскольку “постоянные уклонения сотрудника от поручаемой ему организацией работы, могут неблагоприятно отразиться на его репутации”.^[38] Так и получилось, что значительная часть работы по развалу царского режима выполнялась лицами, им же и оплачиваемыми. На счету секретных агентов – организация десятков успешных террористических актов, в том числе министров внутренних дел, членов царской семьи, сотни выпущенных газет и прокламаций, успешно проведенных забастовок.

Для прикрытия агентуры сохранялись для революционной деятельности многие честные революционеры, поскольку арестовать всю организацию, оставив на свободе только сотрудника – означало безусловно провалить его.^[39]

Офицерами охранки применялись и такие методы прикрытия внутренней агентуры от провала, которые никакими нормами не регулировались. Одним из них было сохранение ценных агентов в тайне от других офицеров, в том числе и от непосредственного начальства, поскольку эти другие часто из карьеристских соображений выдавали революционерам агентов, работавших на коллег. Начало этому гнусному явлению положил один из “отцов” политического сыска Г. П. Судейкин. “Если агент работал на другого полицейского чиновника и Судейкин, зная о нем, не мог пользоваться его услугами, то участь такого агента была предрешена”.^[40] Последователи Судейкина, офицеры охранки в XX веке, оказались достойны своего учителя: Департамент полиции в циркуляре № 142421 от 29 ноября 1908г. мечет громы и молнии в адрес офицеров центральных органов полиции по поводу переманивания “приобретенных ими (местными розыскными органами – С. Ж.) секретных сотрудников обещанием большего вознаграждения или даже путем угроз арестовать или “провалить” сотрудника, каковые угрозы в нескольких случаях и были приведены в исполнение”.^[41]

Для прикрытия своих агентов охранкой неоднократно применялось обвинение в сотрудничестве с нею честных революционеров. Например, вину за провал в 1901г. Томской типографии эсеров сумели возложить на никогда не сотрудничавшую с охранкой О. Н. Антиох-Вербицкую. Таким образом был прикрыт действительно выдавший типографию провокатор Е. Азеф.^[42] Метод получил широкое распространение и успешно применялся не только в центре, но и на местах, причем секретных сотрудников не останавливали даже родственные связи. Миньярская организация Пермской губернии в 1910г. неоднократно подвергалась провалам. Подозрение в сотрудничестве с охранкой, подтвержденное некоторыми косвенными доказательствами, пало на рабочего Мотовилихинского завода Ф. Стукина. На самом же деле выдавал организацию его брат С. Стукин. Поскольку конкретно доказать вину Ф. Стукина не было возможности, С. Стукин решил предложить партийному комитету подбросить своему брату материалы о партийной деятельности и донести в полицию.^[43]

Тайная политическая полиция Российской империи, организовав широчайшую систему политического сыска, основанную на внедрении в противоправительственные организации секретной агентуры, разработала и формально закрепила подробный свод требований по предотвращению провала этой агентуры и обеспечению надежной ее работы. Тем не менее даже лучшие, наиболее законспирированные секретные сотрудники охранки не были гарантированы от провала. Причин тому немало:

§        во-первых, виновниками провалов нередко становились сами сотрудники. Малейшее отступление от правил жесточайшей конспирации, выработанных опытом десятилетий охранной деятельности полиции, обращало на себя внимание товарищей по партии и вызывало подозрения в сотрудничестве с охранкой. Жадность, страх перед разоблачением и, в ряде случаев, тщеславие толкали агентов на действия, неминуемо влекущие за собой провал их самих или других агентов;

§        во-вторых, виновниками провалов агентуры часто являлись офицеры охранки. Высокомерие, презрительное отношение к своим агентам далеко не образцового морального облика порождали взгляд на секретного сотрудника не как на соратника в трудной и полной опасностей борьбе с разрушителями государства, а как на средство в достижении своих карьеристских целей. Нередко нарушение конспирации вызывалось откровенным страхом за свою жизнь в связи с возможным покушением на нее раскаявшегося сотрудника. Кроме того, несмотря на строгий отбор в Отдельный корпус жандармов, ряд его офицеров были просто ленивы и некомпетентны.

§        в-третьих, хорошо налаженная и постоянно совершенствующаяся контрагентурная работа революционных партий.